 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
творилось что-то не совсем понятное - будто кончался завод его пружины, и в движениях
и действиях стали возникать паузы и перебои. Не раз он принимал предложения Петера
по поводу фильма и не раз уступал ему в спорах. Петер, каждый раз ожидавший упрямого
сопротивления, терялся, когда вместо каменной стенки на его пути оказывалась труха, и
не доводил дело до конца. Сейчас, почуяв слабину, он двинулся дальше:
- Да, Гуннар! Мы ведь забыли об одном деле - об одной сцене. Арест майора Вельта - до
сих пор не снят. А может получиться очень эффектно!
- Да-да, - согласился господин Мархель. - Надо снять. Сделай это, пожалуйста.
Комендантских тебе дать?
- Не надо, - сказал Петер. - Ну их. Я саперов возьму. - Хорошо, - согласился господин
Мархель. - А вечером суд. Петер уже выходил, когда господин Мархель окликнул его: -
Подожди! Мы же не переснимали предателей - так за что же арестовывать майора?
Петер нашелся сразу - вероятно, ответ был уже заготовлен и лежал под рукой, один из
многих:
- Как за что? За гомосексуализм, конечно. - А! Ну да, - вспомнил господин Мархель. -
Конечно. Извини, склероз... Но арестовать майора Вельта не удалось: увидев
вооруженных саперов и операторов, он понял, в чем дело, попытался бежать, потом
открыл пальбу; саперы, разумеется, в долгу не остались...
- Ну вот, - недовольно сказал Петер. - Хоть бы морду целой оставили, что ли...
- Душу отвели, - сказал Козак, забрасывая автомат за спину. Выход нашли: Арманта,
похожего фигурой на майора, одели в майорскую форму, и Петер снимал со спины, как
его ведут в блиндаж, запирают за ним дверь и пломбируют ее, и два сапера с автоматами
становятся на стражу; потом господин Мархель в полковничьем обличии прочел Арманту
- Петер опять снимал со спины - приговор, согласно которому майор Вельт за поведение,
позорящее честь офицерского мундира, приговаривался к пожизненному заключению и
полному поражению в правах.
- Скомкали эпизод, - сказал с сожалением Петер. - Могло лучше получиться.
- Сойдет, - сказал господин Мархель. - Не будем отвлекать внимание зрителя на
второстепенные сюжетные ответвления.
Вечером этого дня Петера попытались убить. Он возвращался из павильона один, и
вдруг перед ним вырос человек, и скрипнул снег сзади, там тоже кто-то был, человек
поднял руку и что-то сказал, Петер не расслышал, потому что, сделав обманное движение
вправо, сам отклонился влево и повернулся боком, выстрел был глухой и мимо, Петер
бросился в ноги стрелявшего, но тот успел выстрелить еще раз, и Петера обожгло вдоль
спины, он сбил мазилу с ног, кто-то топтался рядом, Петер крепко держал своего
противника за кисть с пистолетом, еще раз грохнул выстрел, потом из темноты мелькнул
сапог - прямо в лицо, вспышка была поярче, чем от гранаты, но Петер выскользнул из-под
этой вспышки, пистолет был уже в его руке, и он выстрелил по метнувшемуся еще раз
сапогу, и тут вдруг стало легко, кто-то оторвал от него противника, потом ему терли
снегом лицо, и, кажется, Козак сказал: "Ну и уделали тебя! " И тут вдруг поплыло, и
очнулся Петер уже в тепле.
Это был тесный блиндаж саперов, он лежал на нарах, было душно и накурено, горел
свет, саперов было много, во рту горело от рома, и кто-то сказал: "О! Сразу и полегчало.
Налей-ка еще", - и ему поднесли еще кружку, Петер выпил и пришел в себя окончательно.
На правом глазу был бинт, вообще вся правая половина лица была как деревянная, и
страшно горела спина.
- Говорил же я тебе - на хрена ты ходишь в одиночку? - сказал Козак, он был здесь, и
еще были знакомые лица, а в углу сидели двое с набитыми мордами - должно быть,
покушавшиеся.
- Эти, что ли? - кивнул на них Петер. - Они, - сказал Козак, - они, родимые... - Зачем
это вы, ребята? - спросил их Петер. - Мы уж тут пытались им внушить, - сказал Козак. -
Но тупые, как пеньки. Деревня...