 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
свинарнике. Я бы никогда не смог.
- Я бы тоже.
- Ладно, пойду я. Хорошая у тебя можжевеловка. Ты, главное, никого не пускай. И
ставни пока на засовах держи. Ружье у тебя есть?
- Нет.
- Дать? - Не надо, я не умею. - Я к вечеру еще заеду. Весь недолгий день Освальд,
как неприкаянный, слонялся по темному дому. Вечером Ян не приехал. Ночью Освальда
донимали то шаги, то стук в окно; он вскакивал, дрожа, и ждал, когда звук повторится;
звук не повторялся. Через день на маленькой белой танкетке приехал офицер в черной
форме и велел Освальду ехать с ним. Он привез его на лесную поляну, где около костра
грелись три солдата, а на пятнистом брезенте посреди поляны лежали пятеро, раздетых до
белья. Четверых Освальд не знал. Пятым был Ян. У всех на груди напротив сердца были
серо-коричневые круглые пятна с черной дырочкой в центре.
- Он был у тебя? - спросил офицер Освальда. - Да, - сказал Освальд. - Два дня назад.
- Водкой его поил? - спросил офицер.
- Дал с собой, - сказал Освальд. - А что? Офицер, не размахиваясь, ударил его по скуле.
- Положить бы тебя шестым рядом с ними, - мечтательно сказал он, покачиваясь на
скрипучем снегу с пяток на носки. - Теперь у них машина, форма полиции, форма
гражданских гвардейцев, винтовки, гранаты... Много водки дал?
- Литр, - сказал Освальд и заговорил торопливо, захлебываясь концами слов: - Так ведь,
господин офицер, как полицейскому-то не дать, когда просит, это же невозможно совсем,
это же вовсе никак невозможно, и на опохмелку даем, и просто так, а уж в мороз-то, само
собой, отказать нельзя, вы же понимаете, господин офицер...
- Дорого твой литр отечеству обошелся, - сказал офицер ледяным голосом. - Ладно, иди.
- Домой? - не поверил Освальд. - Домой, домой, - отмахнулся от него офицер. - С глаз
моих! - Вот спасибо, - сказал Освальд, пятясь и кланяясь, - вот спасибо-то... Пешком до
дому он добирался полтора часа и основательно замерз: лицо, руки, ноги. Отогрелся он
быстро, но никак не мог унять дрожь. Все становилось как из киселя, едва он вспоминал
глаза офицера - а вспоминал он их тем чаще, чем сильнее старался забыть, - глаза желтые,
как у кошки, воспаленные - то ли с похмелья, то ли от бессонницы, - с крохотными
зрачками, неподвижные - глаза убийцы, понял Освальд. Ему стало еще страшнее. Не
убежать, не спрятаться - найдет, догонит. Не задобрить, не купить... В какой-то момент
он поймал себя на том, что встает и одевается, чтобы куда-то идти. Потом он оказался у
мельницы, дверь почему-то была открыта, горела керосиновая лампа, и в дальнем углу, за
жерновами, на связках пустых мешков сидели двое. Освальд обмер, но один из сидящих
повернулся так, что осветило его лицо, - это был Альбин. Кричать на него и ругаться было
бесполезно. Второй был незнакомый, в стеганке и ватных брюках, и в полутьме Освальд
не сразу разобрал, что это китаец.
- Лю? - спросил Освальд, вглядываясь в него. - Ты что тут делаешь? Альбин замычал и
замахал руками перед лицом Освальда, а потом стал пальцем выводить на полу буквы.
Это был не Лю, а его младший брат, он приехал к старшему, но теперь, когда Лю убило,
ему некуда идти, жить же там, где убило Лю, он боится. Пусть он помогает на мельнице.
Это было и хорошо, и не очень. Освальд подумал, прикидывая все расходы и выгоды,
потом сказал:
- Хорошо.
Альбин залопотал, захлопал китайца по плечу, заулыбался. Китаец тоже робко
улыбнулся.
- Понимаешь по-нашему? - спросил Освальд, выговаривая слова медленно и четко.
Китаец посмотрел на Альбина. Альбин замычал и завертел головой. Тогда Освальд
показал на жернов и раздельно сказал:
- Жер-нов. Жер-нов.
Показал вокруг и сказал: - Мель-ни-ца.