 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
Показал на Альбина и сказал: - Аль-бин. Мас-тер.
Показал на себя и сказал: - Хо-зя-ин.
К весне китаец знал три десятка слов и понимал еще столько же. Он постоянно что-то
делал; и в доме, и на мельнице теперь был идеальный порядок. А когда сошел снег, он с
разрешения Освальда вскопал несколько длинных и узких грядок и что-то там посеял.
Каждый раз, идя из дома на мельницу или обратно, он на минуту-другую задерживался у
этих грядок, что-то поправляя, взрыхляя, подравнивая. Растаял лед, вода в пруду прибыла
наконец, мельница закрутилась. Как ни странно, зерна везли мало, были дни, когда
вообще не везли. Освальд по совету Шани перестал брать за помол деньгами, брал только
зерном: меру за восемь. Действительно, купить что-то за бумажные деньги стало трудно -
их просто не брали. Брали золото, вещи, продукты. Шани как-то, выпив, сказал, что за эти
полгода они с дядей учетверили капитал. В мае Освальд поднял цену - стал брать меру за
шесть. Его ненавидели, но ничего не могли сделать.
В апреле еще на грядках китайца взошло множество самых причудливых ростков. Он не
переставал возиться с ними. Иногда он просто сидел возле своих грядок, сосредоточенно
прислушиваясь к чему-то. Поскольку его работе на мельнице и по дому это не мешало,
Освальд смотрел на его чудачества сквозь пальцы. Странно, однако, было то, что
жесточайшие заморозки середины мая, побившие даже ко всему привычную осоку,
ростков не погубили.
В конце мая, а может быть, уже в начале июня - Освальд не помнил точно - по дороге,
страшно дымя, завывая и подпрыгивая, подъехала и остановилась перед домом черная
жестяная машина "гном" - из тех, что в Капери служат такси. Из машинки выбралась
закутанная в огромный плащ девочка лет четырнадцати, шофер вынес две перевязанные
бечевкой картонные коробки, получил золотой, потоптался, видимо, намекая, что одного
золотого мало, ничего не дождался и уехал, отчаянно газуя в жидкой грязи, заполнявшей
колеи. Освальд подошел к девочке.
- Ты кто? - спросил он.
- Это вы - Освальд? - Она смотрела на него с надеждой. - Я - Освальд, - сказал он. - А
ты все-таки кто?
- Я ваша кузина, - сказала она. - Я из Евтимии. Меня зовут Моника Тенн. Наши мамы
были сестрами. Теперь их нет, но все равно я ваша кузина. Это письмо, мама написала его
вам за три дня до того, как умерла. Вот.
Освальд взял письмо, уже зная, что там будет. Дорогой племянник, возможно, Вы и не
помните меня, но я держала Вас на руках, когда Вы были еще совсем крошкой... памятью
Вашей матери, а моей дорогой сестры Барбары... только крайняя нужда заставляет... голод
и болезни... будьте ей опорой и защитой... да будет простерта над Вами рука Господня...
Ваша любящая тетушка Алиса. Дата, подпись... Освальд посмотрел на девочку. Глаза у
нее были мокрые, веки и губы подрагивали. Ситуация... Плевать, подумал Освальд.
Потом разберемся.
- Тащи все это в комнату на втором этаже, - сказал Освальд. Будешь там жить. Готовить
умеешь?
Девочка улыбнулась, кивнула, шмыгнула носом, подхватила свои коробки и пошла,
путаясь в полах плаща, в дом. Освальд смотрел ей вслед. Дармоедка, нерешительно
подумал он. Его охватило вдруг чувство, что все это уже когда-то было, и тогда, в
прошлый раз, все кончилось плохо.
Сразу перестало хватать воздуха. Дом, уже год такой послушный и пустой, вдруг будто
бы приобрел вторую тень, стал, как при отце, неуютным и почти враждебным. Освальд ни
на секунду не мог сбросить напряжение, прислушивался к звукам и шагам, медлил,
прежде чем войти в какую-нибудь дверь. На столах стали появляться банки и кувшины с
букетами полевых цветов. В комнате отца - теперь ее занимала Моника - как по
волшебству, возникло множество разнокалиберных глиняных горшочков с землей, из
которой торчало что-то зеленое. Потом китаец и Альбин приволокли туда целую кадку с