 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
табурет и связали ему руки за спиной, и тут возник некий композиционный провал. Петер
понял вдруг, что произошло непоправимое, что вот только что все они поднявшие руку на
этого ублюдка, подписали себе смертные приговоры, и обжалования не будет... Это же
почувствовал, наверное, и майор Вельт. И прочие, кажется, тоже почувствовали, потому
что повисла пауза, которую было нечем заполнить; как в шахматной партии, когда
эффектный и отчаянный ход, оказывается, не имеет продолжения, развития - и все идет на
пропасть, и вот сейчас посыплется...
Не посыпалось. Хотя и было на грани и даже чуточку за гранью. Вошел господин
Мархель, и вновь что-то сдвинулось и переменилось. Петер, как это бывало с ним в
моменты сильного волнения, будто отстранился и смотрел со стороны, и вновь ему
увиделась шахматная доска - как тихий ход, сделанный где-то на одном ее краю, отдается
громом на краю противоположном, разом меняя оценку позиции и настроения и планы
игроков.
- Спокойствие, господа, - сказал господин Мархель. Он был в форме полковника
кавалергардов. - Спокойствие. Итак, майор, вы пошли по шерсть, а вернулись стриженым?
Замечательно.
Майор зло посмотрел на господина Мархеля, но промолчал. - Извините, господа, -
сказал господин Мархель. - Майор превысил полномочия. Ему было поручено
*попросить* вас ликвидировать несколько метров только что отснятой пленки. Я надеюсь,
вы не станете возражать, если я скажу, что сохранение для потомков этого прискорбного
эпизода крайне нежелательно?
- Станем, - сказал Летучий Хрен. - Вы же знаете принципы нашей редакции. Мы можем
его не обнародовать, но сохранить обязаны.
- Это особый случай, - мягко сказал господин Мархель. - Ведь мы с вами присутствуем
при историческом моменте зарождения новой религии, идущей на смену прогнившим
насквозь верованиям в полоумного еврейского бродягу. И допустить, чтобы наши
потомки получили страшный эмоциональный удар, увидев, как мы, их легендарные
предки, неумело отправляем священные обряды, допустить, чтобы их религиозные
чувства были так оскорблены, нет, это немыслимо! Делайте со мной что хотите, но этого
допустить нельзя. Да, пусть мы сегодня чуть погрешим против объективной истины, но
ведь потомки простят нам этот наш грех - они будут добры и снисходительны, наши
потомки, новая религия привьет им эти качества. А об истине не жалейте: ее очень много
в нашем мире. Весь мир состоит из объективных истин. Мир бесконечен. От
бесконечности отнять один - сколько будет? Бесконечность! А отнять десять? Все равно
бесконечность!
- А если бесконечно отнимать по одному? - ехидно спросил Летучий Хрен.
- Бесконечность есть бесконечность! - ликующе провозгласил господин Мархель. - Так
просто ее не исчерпать! Так что давайте пленку, и инцидент исчерпан.
Неловко было глядеть друг другу в глаза, потому и прощание оказалось скомканным и
вообще не таким, как надо. Известие о том, что ему предстоит уехать, Шанур неожиданно
принял спокойно и вопросов не задавал. Даже не то слово: спокойно, - просто вспышка
активности, настоящей, не марионеточной, когда разоружали комендатурщиков, и
внезапная пустота потом, после капитуляции - они сожгли в Шануре все, что могло
гореть, и ничем, кроме апатии, Шанур ответить не мог.
- Я буду продолжать, - сказал ему тихонько Петер, когда таскали и укладывали коробки
с пленкой. Шанур кивнул равнодушно.
Потом они пожали друг другу руки и даже обнялись на прощание, но пусто и нелепо,
исполняя ритуал, не более того, и Петер не мог отогнать ощущения, что прикасается не к
человеку, а к измятой бумаге. Это было страшно, носить в себе такое ощущение, но мало
ли страшного приходится носить - и ничего...
- Не стреляют, - сказал вдруг Шанур, озираясь, будто стрелять должны были по ним и
сейчас.