 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
попал в мотор, мотор разнесло, а дальше взрывная волна и осколки ворвались в кабину...
Ничего там нельзя было разобрать, в кабине, - кто есть кто. Петер отошел от машины, и
тут она загорелась. Что-то тлело, тлело - и дотлело до бензина. Вот и все. Приехали.
- Зачем вы подожгли машину? - спросили сзади. Петер оглянулся. Это был
невредимый, хотя и грязный донельзя господин Гуннар Мархель - невредимый, грязный и
во гневе.
- Так зачем вы ее подожгли?
- Скажите еще, что и налет я устроил, - сказал Петер, не желая вдруг сдерживаться.
- Я видел: вы подошли к машине, осмотрели ее, отошли - и она загорелась. Что, разве не
так?
- Все так, - сказал Петер. - А что? - Так зачем вы ее подожгли?
- Я не поджигал.
- Вы же сами признались! - В чем?
- В том, что поджигали! - Наоборот, я это категорически отрицаю. - Но вы подошли к
машине, потом отошли, и она загорелась! Следовательно, вы ее подожгли, не так ли?
- Разумеется, не так.
- А как?
- Я подошел к машине, осмотрел ее, отошел, и она загорелась. - Без причины?
- Без причины даже лягушки не квакают. - Ну?
- В смысле? - В смысле - я жду от вас признания. - В чем?
- В том, что вы подожгли машину, принадлежащую министерству пропаганды.
- Я же говорю, что не поджигал. - Что же она - сама загорелась? - Выходит, что так.
- Эти басни вы будете рассказывать трибуналу! - Даже так?
- Именно так! - Тогда, - сказал Петер, медленно начиная сатанеть, - вам придется
давать объяснения тому же трибуналу, поскольку это именно вы машину подорвали и
теперь пытаетесь свалить вину на меня. Зачем вы подорвали совершенно исправную
казенную машину?
О, к такой наглости господин Мархель не привык! Он стоял, глотая ртом воздух и
багровея, и Петер понял, что сейчас решается многое.
- Пользуясь воздушным налетом, вы попытались сорвать выполнение чрезвычайно
ответственного задания! Это саботаж, и я имею право расстрелять вас на месте! Как вы
иначе объясните, что остались в живых? - резко изменив тон и перейдя с громов и молний
на иезуитский полушепот, спросил Петер и стал расстегивать кобуру, зная прекрасно, что
заехал уже чрезвычайно далеко и обратной дороги нет. Это диктовалось не расчетом, а
начисто расстроенными нервами - умом-то он понимал, что это игра, но эмоции
испытывал самые натуральные. Вполне могло дойти и до стрельбы - а если вспомнить
несчастного Хильмана, то со стрельбой в этой редакции все было отлично, - но господин
Гуннар Мархель, тоже, видимо, вспомнив несчастного Хильмана и понимая, что со
стрельбой в этой редакции все отлично, вдруг выпустил лишний воздух, принял
нормальную окраску и отступил на шаг, всем своим видом призывая к компромиссам.
- Извините, - сказал он голосом, который мог бы показаться спокойным, если бы не
остекленелое постоянство высоты звуков. Вероятно, это недоразумение. Вполне возможно
при нынешних обстоятельствах, когда действия быстры, а результаты трагичны. Я успел
выпрыгнуть из машины за секунду до взрыва. Возможно, имело место самовозгорание.
На том и порешили.
Планшет уцелел, и господин Мархель, на четыре пятых утративший свою
неприступность, разложил карту. Да, от перекрестка их путь лежал на запад, потом на
северо-запад и далее, до самого Плоскогорья. Петера это не просто удивило - поразило.
Плоскогорье - это место, забытое Богом, а не то что людьми и тем более министерством
пропаганды. Но - раз едем, значит, есть куда.
Да, но вот эти два километра до перекрестка и потом еще столько же от него - это было
страшно. Танки пробили коридор в догорающих остовах грузовиков, но разгрести все,