 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
конечно, нечего было и думать, и стоило ли догадываться, на чем подпрыгивает машина?
По обе стороны дороги горели грузовики, танки, бронетранспортеры - дым был настолько
плотен и удушлив, что пришлось надеть противогазы, резина мигом раскалилась и жгла
лицо... Надо полагать, здесь накрылась разом целая дивизия. И слава богу, что на
перекрестке они свернули влево: рокада была загромождена разбитой техникой до отказа,
видимо, основная каша только здесь и начиналась. И даже обломки бомбардировщиков,
дымно полыхающие в нескольких местах, не меняли жуткого впечатления от этой бойни...
Долго ехали молча, новички были бледны, глаза Баттена бегали. - Останови, - сказал он
вдруг Эку полузадушенно и полез из машины. Петер думал, что его сейчас будет рвать, но
Баттен просто сел на землю, упершись кулаками, и долго сидел так, потом полез в кузов:
- Поехали. Поехали... но как они нас... как они нас... а? Никогда бы не подумал... - он
замолчал.
- То, что вы видели, - сказал господин Мархель, - это лишь эпизод великой битвы.
Никогда победы не даются бескровно, а предатели не упускают случая всадить нож в
спину. Все это, разумеется, результат предательства, как вы еще сможете объяснить
такое? Но наша армия найдет в себе силы ответить достойно, причем в честном и
открытом бою, а не предательски, трусливо и подло, как это сделали они.
Ему никто не ответил.
Вечером добрались до Сорокаречья, местности в отрогах Плоскогорья. Дорога здесь, за
годы войны не ремонтировавшаяся, была почти непроезжей. Хотя и не было дождей, в
отлогих местах колеи наполняла жидкая грязь, и Эк часто врубал передний мост и
блокировку - только это и выручало. В темноте уже въехали в городок, нашли
комендатуру и определились на ночлег, да не как-нибудь, а в гостиницу.
Гостиница была пуста и тиха, кроме них постояльцев не было. Каждый получил ключ от
отдельного номера, Эк вернулся ненадолго к машине, а остальные разошлись спать.
Новички не жались друг к другу больше, но выглядели такими сиротами, что Петер
сжалился и просидел с ними целый час, отвлекая от грустных мыслей. Он помнил, и
очень хорошо, это состояние полнейшей потерянности, безысходности и черной грусти.
На встряску, подобную сегодняшней, люди реагировали либо такой вот прострацией, либо
идиотическим возбуждением. Петер считал первое нормальным, а второе - проявлением
интеллектуальной недостаточности. Господа офицеры, как он знал, придерживались
противоположного мнения. Поэтому новички, которых в войсках задолбали бы до потери
инстинкта самосохранения, приобрели в глазах Петера... ну, скажем так: он стал к ним
теплее относиться.
Коридоры гостиницы, устланные ковровыми дорожками, все равно были невообразимо
гулки, и невозможно было побороть ощущение, что за тобой кто-то идет. Ну то есть
действительно кто-то шел, и нельзя было оборачиваться, потому что если обернешься, то
лопнет что-то внутри, такое тугое и тонкое, - и все... Это снилось Петеру беспрерывно,
наконец он встал, напился воды, отворил окно, выходящее во двор, и стал дышать
холодным тый, без примесей звуков и запахов - пропускал их свет беспрепятственно,
поэтому они не мигали, а горели ровно, уверенно, зная, что горят не без пользы. Общаться
со звездами было просто.
Потом Петер лег, уснул спокойно, и ему приснился я, автор. Я время от времени снюсь
ему, не часто, но с самого детства - с тех самых пор, как я начал его придумывать. У нас с
ним время идет по-разному, и там, где у меня год, у него - полжизни. Вот сейчас мы с ним
ровесники. Но пройдет еще сколько-то времени, и начнется обратный процесс - я буду
становиться старше, а он - он будет по-прежнему оставаться тридцатилетним... Нет, вовсе
не то, что вы подумали, - он останется жив, он выйдет почти невредим из той катавасии,
которая им вскоре всем предстоит; просто почему-то, когда поставлена точка, автор и
герой вдруг меняются местами... это будто проходишь сквозь зеркало... черт знает что.
Все это очень странно... Зря я, наверное, думаю обо всем этом, наверное, глядя на меня,
Петер о многом догадывается - говорят, я не умею скрывать свои мысли и на лице у меня