 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
Правдой историю не исказить.
- Не исказить. Но ведь есть же стыдные тайны?
- Это не нам с тобой решать.
- А кому? Господину Мархелю? - Шанур сморщился, как от зубной боли. - Нет,
конечно.
- А кому тогда? - Не знаю. Никому конкретно. Это само собой решится. А мы должны
дать материал для такого решения.
- Бесполезно все это, - с тоской сказал Шанур. - Все равно кто-то конкретный будет
решать, и будет фантазировать на нашу тему, и создаст нас по своему усмотрению - для
подтверждения своих маленьких истин...
Оба вдруг замолчали, потому что почувствовали неожиданно, что земля уходит из-под
ног и стремится куда-то далеко и неодолимо, и сам ход времени отдался гулко и
протяжно, как безначальный звук лопнувшего в небывшие времена рельса, и будто
пронизывающим ледяным ветром потянуло сквозь них, прозрачных, и сквозь мир, и
сквозь вековечные скалы, такие крошечные и такие хрупкие, потянуло то ли из прошлого
в будущее - и тогда непонятно было, почему же ветер настолько стерилен, и нет в нем
запахов пожаров и хлеба; то ли из будущего в прошлое - но почему он холоден, как в
бесснежную злую зиму, и тосклив, и ровен, будто бы там, в будущем, не за что зацепиться
и не на чем задержаться и остается только лететь, лететь призрачно, зло, ледяно и
свободно? Будто бы нечего ждать и не на что надеяться, и можно без суеты и ненужного
шума устраивать потихоньку свои дела, чтобы быть готовым в урочный час... Петер
опустился рядом с Шануром, и так они сидели долго, а ветер все дул, и дул, и дул...
Открытие памятника инженеру Юнгману было запланировано на двенадцать часов дня,
но состоялось на три часа раньше, причем совершенно тайно; об изменении срока знали
только господин Мархель, генерал Айзенкопф и Петер. Генерал произнес краткую речь,
глядя поверх объектива - там был прикреплен лист бумаги с текстом. Господин Мархель с
приклеенными усами и бровями и в форме саперного майора сдернул брезент. Бронзовая
фигура инженера Юнгмана имела несколько неопределенный вид: то ли бронза не
способна была передать особенности лица покойного, то ли сказалась нехватка мастерства
и опыта у доморощенного скульптора, то ли еще что - но только в чертах инженера
проглядывала то нехорошая улыбка господина Мархеля, то надменность генерала; и
правая рука его не то указывала направление движения - но для этого она была поднята
чересчур высоко, не то означала римское приветствие - но слишком уж неуверенное,
скованное, без предписанной уставом истовости и самоотречения; саперы говорили
потом, что бронзовый инженер хочет проголосовать попутку через мост, да только вот
что-то никто не едет...
- Странная закономерность, Гуннар, ты не замечаешь? - говорил после церемонии
генерал. - Чем старше по званию становится сапер, тем больше вероятность, что он
окажется предателем. Будто короны эти отравляют его душу... Две тысячи рядовых -
предателей нет. Четыре сотни унтер-офицеров - предатель один. Девяносто два младших
офицера - предателей шесть. Одиннадцать старших - из них трое наверняка и еще двое
под подозрением. Кошмар! Будто повышение звания не только не укрепляет
естественной преданности Императору, а наоборот - стимулирует какие-то теневые, я бы
даже сказал - негативные моменты сознания индивидуума. Конечно, обретая власть,
человек начинает иначе относиться к власти над собой - но не до такой же степени, черт
побери!
- Чему ты удивляешься? - спросил господин Мархель. - Враг и не станет целиться вниз,
в основание пирамиды. Он будет целиться в самый верх, в нас с тобой, но ведь мы-то ему
не по зубам, не так ли? - ну и чуть ниже. Я уже давно думаю на эту тему. Все то, что мы
видим сейчас: саботаж, явный и скрытый, случаи неповиновения, снижение темпов - все
это очень легко объяснить именно тонким, я бы даже сказал - деликатным
вмешательством вражеской агентуры. И цель, которая стоит перед нами, - это найти