 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
поливал его трассами, а бомбардировщик все шел и шел, пока снаряд крупного калибра не
разорвался у него внутри - и самолет, показав желтое брюхо, не завис и не стал
разваливаться на куски прямо в воздухе, - но бомбы уже отделились от держателей и
теперь шли туда, куда их нацелил разнесенный на атомы экипаж, шли, завершая
последний отрезок замысленной и исполненной штурманом и пилотом траектории, и
Петер ловил эти бомбы в видоискатель, и только в последний момент закрыл глаза, чтобы
ничего не видеть.
Бомбы легли в цель.
Удар был страшной силы и со всех сторон одновременно, Петера будто сплющило,
вбило в балку и опалило сокрушительным жаром, но он странным образом продолжал
оставаться живым и чувствовать себя и окружающее, и только когда его во многих местах
сразу прожгло насквозь чем-то раскаленным, он испугался - и тут его взмело, подхватило
и понесло, скручивая, по воздуху и совершенно не больно вмазало во что-то твердое и
перевернуло, и покатило куда-то, и все это время, прекрасно понимая, что именно
происходит, он прижимал к животу камеру и больше всего боялся, что не удержит ее в
руках - его уже не так сильно, как вначале, вдавило во что-то, и он остался лежать в
кромешной тьме, вокруг грохотало и рушилось, и что-то огромное упало на землю совсем
рядом с ним, подпрыгнуло и снова упало уже окончательно - земля ударила Петера снизу,
но он почему-то ничего не видел, не могло быть такого, чтобы вдруг наступила темнота,
Петер потрогал глаза, но рука наткнулась на непонятную преграду, и только боль
подсказала ему, что это его собственная, свисающая со лба кожа. И с этой болью
возвратилась боль остальная - такая ослепительная, что он чуть не закричал. А может
быть, и закричал, потому что перестал чувствовать что-либо, кроме этой боли. Наконец,
его подобрали.
Две недели он пролежал в госпитале для легкораненых. Парадоксально, но факт - Петер
отделался, если не считать ободранный лоб, только ушибами да массой ссадин: его будто
бы наждачной бумагой поскребли во всех сколько-нибудь выступающих местах. Кожу на
лбу пришили на ее законное место, и теперь она страшно чесалась, но чесать ее было
бесполезно, потому что прикосновений она не ощущала - такие вот забавные вещи
случаются. Петера сразу, раздев догола, с ног до головы вымазали каким-то вонючим
маслом и завернули в простыню, этим же маслом пропитанную, - так он и лежал, первые
дни ему кололи морфин, потом что-то послабее, потом вымыли, смазали марганцовкой,
выдали обмундирование и велели убираться на все четыре стороны и никогда больше
сюда не попадать.
Его ждал Эк с машиной. Летучий Хрен, прознав обо всем, велел Петеру прервать
командировку и вернуться в редакцию за дополнительными инструкциями. Езда
причинила Петеру массу переживаний - ягодицы пострадали не менее, чем локти и
колени; наконец, он приспособился ехать стоя, придерживаясь за дугу тента. Эк рассказал,
что мост устоял, но работы пока ведутся только восстановительные, потому что
разбомбили к чертям собачьим все подъездные пути, электростанцию - ее настолько
основательно, что сразу стали строить новую, - и здорово покорежили стапель. Ну и по
мелочам... да. Но налеты прекратились. Почти прекратились. В тот день сбили, говорят,
пятьдесят шесть самолетов - это кого хочешь отучит...
Летучий Хрен расспросил Петера - очень кратко - о делах и велел отдыхать. В тот же
вечер Менандр свозил Петера в генеральскую баню, там за него взялся огромных
размеров волосатый мужик и за два часа превратил Петера в розовую ватную куклу -
размял, снял коросту, распарил и измолотил руки, ноги, спину. Наутро Петер проснулся
легким и обновленным. И пошел к Летучему Хрену.
- Так сразу? - удивился тот. - А я хотел тебя еще здесь подержать. - Позарез надо, -
сказал Петер. - Просто позарез.
- Ну, тогда давай, выкладывай подробности, - сказал Летучий Хрен. И потом, когда
Петер выложил все, что знал, и о чем догадывался, и о чем только подозревал, согласился: