 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
не мог опомниться.
- Как вы не шалеете от этого? - спрашивал он потом. - Почему не шалеем? - ответили
ему. - Шалеем.
Весь район был запретен для полетов, летчики, конечно, знали это, но иногда или теряли
ориентировку, или выбора не было - когда тянули на последнем... Не так давно,
рассказывали ему, пришлось сбивать ну явно свой бомбардировщик: он шел на одном
моторе - куда уж тут огибать... Ну постарались, сбили чисто: по второму мотору, кабину
не задели, экипаж выпрыгнул. Оказалось, в экипаже этом был командующий воздушной
армией, генерал. Он тут же стал орать и требовать, чтобы ему под пистолет подвели того,
кто стрелял, он ему растолкует, в бога душу, как ясным днем стрелять в самолет с
имперскими опознавательными знаками. Он так шумел, что кто-то вслух засомневался, а
надо ли было стрелять так аккуратно. От этого генерал еще больше раззадорился, стал
требовать самого главного, кто у них тут есть, тогда вышел командир полка Шторм и
голосом скорбным, но твердым сказал, что выполнял категорический приказ генерала
Айзенкопфа, к коему генерала-летчика сейчас доставят. Генерал-летчик уехал, остальной
экипаж напоили спиртом и положили спать, а на следующий день отправили восвояси. С
генералом же летчиком произошла странная история: в штаб он вошел, а из штаба не
вышел, и это абсолютно точно, потому что ребята с той батареи, что стоит там рядом,
секли за этим зорко. Поэтому сейчас - со ссылками на писарей, шоферов, адъютантов -
поговаривают, что генерал-летчик томится в подвале штаба, оборудованном под тюрьму;
в том же подвале, но оборудованном под вертепчик, пьет по-черному с адъютантом
генерала Айзенкопфа по особым поручениям майором Вельтом; в том же подвале
преисполняется наслаждением посредством кинозвезды Лолиты Борхен; вынесен по
частям в офицерских портфелях и сброшен то ли в каньон, то ли в нужник. И, надо
сказать, это еще не самое странное, что происходит в штабе и вокруг него...
Мост был уже длиной около двухсот метров, когда случилась беда: лопнул один из
гидроцилиндров домкратов. Струя масла под давлением триста атмосфер ударила в
группу саперов, работавших на участке сварки, они собрались у трансформатора, что-то
там не ладилось; пятерых рассекло, как сабельным ударом, остальные девятеро были
ранены, покалечены, контужены, обожжены - трансформатор-то вспыхнул... Конечно,
сработала блокировка, пожар погасили, масло теперь вытекало густой синей струей,
нестрашной и безопасной, но работа остановилась. Запасной гидроцилиндр весил
четыреста тонн, и установка его в такой тесноте была мероприятием, мягко говоря,
трудоемким. Шанур, дежуривший в то время, умудрился почти все снять, но господин
Мархель пленку отобрал и тут же засветил, не вдаваясь в объяснения.
Трое суток потребовалось саперам инженера Юнгмана, чтобы снять лопнувший
гидроцилиндр и поставить новый. Это была адская работа, Петер был там, в самой гуще,
то снимал, то, когда кричали: "Помогай! " - помогал: подбегал и подставлял плечо, или
тянул, или наваливался... Никто, наверное, не уходил отсюда все трое суток, если
становилось невмоготу, спали тут же, вповалку - час, два, не больше. Юнгман посерел
лицом и, когда монтаж цилиндра закончили, потребовал - именно потребовал - у
Айзенкопфа отдых для саперов; Айзенкопф отказал, поскольку из-за аварии аж на три дня
выбились из графика.
Ближе к вечеру господин Мархель устроил съемки в штабе. Петер сидел в уголке с
камерой, а у стола в свете софитов решалась судьба двух якобы виновников аварии:
помощника инженера Юнгмана, молоденького, только что из колледжа, паренька - его так
и звали Студентом, - и саперного старшины. Суд вершили два майора из свиты
Айзенкопфа и сам господин Мархель, почему-то в форме полковника кавалергардов и с
приклеенными усами. Господин Мархель проинструктировал обвиняемых, как вести себя
перед камерой, чтобы все выглядело естественно. Допрос начинался вроде бы с середины.
- Так вы признаетесь, что намеренно монтировали дефектный гидроцилиндр, заранее
зная, что это приведет к аварии? - спросил господин Мархель.