 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
Хильман, откуда-то вылетевший чертиком, чтобы, ошарашив своим появлением,
сгинуть - такая уж у него была натура. Когда-то они с Петером три дня болтались в море
на сторожевике, Петер ничего снять не смог, а Хильман сделал замечательный очерк,
Петер потом прочел его и посмеялся про себя: в очерке было все, кроме того, что было на
самом деле. Там-то, на сторожевике, Хильман и ошеломил Петера замечательной фразой
о друзьях, а именно: "У меня этих друзей, - сказал он, - ну тысячи три, не меньше". - "А я?
" - спросил тогда Петер. "И ты, конечно", - сказал Хильман. "Понятно", - сказал Петер;
ему на самом деле все стало понятно. "Ты что, не веришь? - обиделся Хильман. - Да я для
тебя все что угодн о... " - "Спасибо, Хильман, - сказал Петер. - Верю". Хильмана звали
Роем, но все почему-то называли его только по фамилии.
- Что ты здесь делаешь? - спросил Петер.
- Послали, - сказал Хильман. - Сказали, у вас тут что-то намечается. В смысле - отсюда
поедете.
- И ты с нами? - спросил Петер. - Ага. Ты чем-то расстроен?
- Не знаю, - сказал Петер. - Нет, наверное. Просто устал. Вчера... пардон - позавчера
вернулся, хотел поработать здесь... Опять без меня монтируют. Ты бы дал кому-нибудь
свои блокноты, чтобы они там все по-своему жет, и дал бы.
- А меня вот гложет... Да нет, просто устал. - Когда ехать-то?
- Не знаю. Приедет какой-то шишковатый из министерства, скажет. - Мне намекнули, -
сказал Хильман, - что все это не на одну неделю и куда-то в тыл. Представляешь?
- В ты-ыл? - недоверчиво протянул Петер. - Что-то ты путаешь, старик. - Ничего я не
путаю. Что я, нашего главного не знаю? Он когда губу вот так делает - то на передовую. А
если вот так - то или флот, или тыл. Проверено.
- Твои бы слова - да богу в уши, - сказал Петер. Он не знал, почему это невозможно, но
это было действительно невозможно - войти к Летучему Хрену и сказать: "Знаешь, я
страшно устал. Мне надо отдохнуть, потому что, если я не отдохну, я сломаюсь по-
настоящему. Я очень устал". Странно, конечно, но он точно знал, что это невозможно,
хотя никто и никогда не пытался этого сделать. Небеса бы обрушились, если бы кто-то
попытался сказать это Летучему Хрену. Молния бы сорвалась с ясного неба...
-... вечером, - сказал Хильман, это он приглашал на коньяк, и Петер кивнул: "Хорошо", -
но вспомнил Брунгильду и добавил: "Посмотрим". Хильман опять легко обиделся и легко
распростился с обидой. "Да приду я, приду", - успокоил его Петер, и, по своему
чертикову обыкновению, Хильман пропал мгновенно - только пыль взметнулась над
тропою, только стук копыт отдался эхом...
Новенькие занимались с аппаратурой, и Камерон, который маячил тут же, исподтишка
показал Петеру большой палец.
Петер лег, не разуваясь, задрал ноги на спинку кровати. Неизвестно еще, какими
окажутся обещанные итальянские ботинки, а эти надо оставить себе: мягкие, легкие,
нигде не давят, не трут и не хлябают... Он задремал и проснулся от голосов.
- Потому что это дрянь, дрянь, дрянь! - шепотом кричал один из новичков. - Потому что
мне страшно подумать, что будет, если мы победим!
- А что будет? - говорил второй. - Ничего нового не будет. Зато наверняка объявят
амнистию, и все твои драгоценные...
- Да разве в этом дело! Ты вдумайся: победит система, для которой главным в человеке
является что? Ум? Совесть? Деловитость, может быть? Нет. Тупость, исполнительность и
форма черепа. Все. Представляешь - что из этого получится лет через пятьдесят? Это же
конец, конец...
- Тихо ты, услышат.
- Боишься? А представляешь: целое поколение, которое всего боится? Прелесть, а? А
ведь они этого добиваются - и добьются. Каждый не от слов своих, не от дел - от мыслей
вздрагивать будет! Не дай бог, догадается кто! Хочешь такого?
- Перестань, правда. Ну что - тебе ответ нужен? Так я не знаю ответ а...