 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
рвануло. Его обдало диким жаром, он приподнял голову и посмотрел: крутилось пламя, и
в пламени кто-то метался, и стебли, еще живые, пытались расплестись и расползтись, но
огонь был слишком жарок, они мгновенно гибли и сами становились причиной огня, а по
низу все кто-то метался, и из земли выдирались кривые корни, корчась и съеживаясь в
пламени, рушились поддерживающие жерди, и чад стал распространяться по-над самой
землей - жирный и сладковатый чад...
Освальд не помнил, как он дошел до дома, как, сдирая с себя все, рухнул на постель, как
крутился на раскаленной постели, как вскочил и бросился вверх по лестнице, как Моника
кричала: "Нет! Нет! Нет! ", а он схватил ее, оторвал от окна, повалил и подмял... он и
помнил это, и не помнил одновременно - знал, что помнит, поэтому боялся вспоминать.
Ему хотелось начать жить с того момента, когда он оторвал голову от подушки и увидел,
что Моника сидит рядом, поджав ноги, и что-то чертит пальцем на простыне, а по стеклу
жадно барабанят дождевые капли.
МОСТ ВАТЕРЛОО
В этом странном и запутанном деле, которое зовется жизнью, бывают такие непонятные
моменты и обстоятельства, когда вся вселенная представляется человеку одной большой
злой шуткой, хотя что в этой шутке остроумного он понимает весьма смутно и имеет
более чем достаточно оснований подозревать, что осмеянным оказывается не кто иной,
как он сам.
Г. Мелвилл
Пылинки в солнечном луче... Дальняя комната освещена ярко, а здесь полумрак и
прохлада. Что-то хрустит под ногой, и льется из крана вода.
Дальняя комната вся завалена бумагой, весь пол в бумагах, смятых и не смятых...
Камерон стоит в двери и весь колышется, как зной, как медуза, как желе на блюде, и
кудри его золотой короной... Ворона Камерон. Ворона-рона-она-на! Пылинки в солнечном
луче.
Петер!
Это кто-то зовет меня, но я не вижу никого, и только имя отдается в глубинах сердца
моего, и только пятна световые ползут по стенам к потолку, и только воды низовые...
Вот именно. И только пить. Пить, есть и спать. Это все, что я могу, хочу и буду.
А женщину? А, вот это кто. Это Брунгильда. Нет, Брунгильда, спасибо, но в другой раз.
Сейчас на повестке дня совсем иные вопросы...
Пылинки в солнечном луче...
А Летучий Хрен уже спрашивал про тебя, гудит Камерон, продолжая колыхаться на
свету, расплываясь при этом в широченной улыбке, но уши-то у него все равно
просвечивают багровым, и я ничего не могу с собой поделать, я набираю воду в рот и
опрыскиваю его уши. Уши шипят и брызгаются, Камерон недоволен, а я хохочу, потому
что... Ворона Камерон докрасна раскаленными ушами доблестно прокладывает себе путь
в сугробе, приближая час нашей решительной победы! Летучий Хрен? А хрен с ним! Что
ты ему сказал? А надо было правду - приполз, мол, и брык! Готов.
Готов.
Шиш, ребята, рано вы меня списываете в готов, рано, мы еще повоюем, поборемся и
помужествуем с ней, знаете, как это там делается? Подумаешь, неделю не спал, я и еще
неделю... Что? Ах, пылинки...
У тебя шнапс есть?
Это Камерон спрашивает Брунгильду, конечно, не меня же ему спрашивать, что? Молчу,
молчу. Но я молчу так красноречиво тая под взором ваших воспаленных глаз вздымаемых
высоко к небу блестящими во тьме звездами печали бережно хранимой и возносимой к
небесам без тени страха пред томленьем слиянья бешеного тела с душою нежною и
кроткой... селедкой, водкой, сковородкой...
Это что, все мне?