 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
развивается так, что на мировой арене мы тесним даже американцев и русских, и чуть не
каждый день кто-то где-то бьет мировой рекорд, и шахматы - ах, эти шахматы, им
обучают даже в школах, а Эдю Роб-Рита, нашего юного гения, надежду нации, сам
Канцлер благословил на бой за шахматную корону, и теперь Эдя разъезжает в белом
"кадиллаке" и живет в доме стоимостью два миллиона динаров; правда, потребление
спиртного выросло за это время втрое, но это явление временное, болезнь роста, рост
культуры не поспевает за материальным благосостоянием, а вот когда он поспеет, тут-то
и станет все замечательно; а для того чтобы он поспел, и надо, господа художники и
писатели, не отрываться от простого народа, а творить то, что ему, простому народу,
надобно; а решать, что надобно простому народу, предоставьте нам, мы этот простой
народ знаем лучше, чем он сам себя знает... А наркомании у нас нет, господа, чего нет,
того нет, потому что таможня наша - самая лучшая таможня в мире, а кто распускает
слухи, тому следует объяснить, что слухи, порочащие нацию, распускать не следует...
Март не слышал, как вошел Тригас. - Поехали, - сказал Тригас. - Как ты? - В порядке,
- сказал Март. - Что ты так долго? - Разве? - сказал Тригас.
- Значит, показалось, - сказал Март. Он чувствовал, что Тригас чем-то серьезно
озабочен.
Хорошая была у Тригаса машина, "хонда", привез ее из Японии, там она стоила какие-то
гроши, Тригас говорил, сколько это в динарах, и Март даже не очень поверил тогда -
слишком уж смехотворная получалась сумма. Да, это тебе не "виллис" - и не трясет, и
бесшумно, и бензина расходует вдвое меньше, а при нынешних ценах...
Тригас определенно был намерен промолчать весь остаток жизни. С ним что-то явно
случилось.
- Юхан, - позвал его Март. - М?
- Ты что-нибудь понимаешь в жизни? - Да.
- А что именно? - Отстань.
Март откинулся на сиденье и стал смотреть в окно. Сумасшедший дом стоял далеко в
стороне от федерального шоссе, и дорога к нему вела странная: военная бетонка. То есть
не к нему, а мимо него, и дальше скрывалась в лесу, в красивейшем сосновом бору, и вот
на опушке этого бора стоял старинной постройки белый каменный дом, обнесенный
решетчатой оградой, за ним - еще какие-то домики, сарайчики, а позади всего
громоздились несколько огромных, метров по десять-пятнадцать в высоту, черных
валунов; это и были, наверное, сами Горячие камни.
Калитка охранялась: в зеленой будочке сидел дед в синей фуражке и с кобурой на
животе.
- Нам к доктору Петцеру, - сказал Март. Дед стал звонить по телефону, поговорил с
кем-то, потом сказал: - Проходите. Вон туда, пройдете по коридору и увидите такую
красивую дверь - там они и сидят.
Все это время, пока дед звонил и пока объяснял им, куда идти, Марта не покидало
ощущение, будто у него где-то внутри несколько раз провели рукой. Выходя из будки,
Март оглянулся. Дед равнодушно глядел им вслед, глаза у него были будто подернутые
ряской; но на ремне как-то очень заметно висела большая потертая кобура.
Дверь - окантованная бронзой пластина зеленоватого бронестекла с вытравленным на
внутренней стороне замысловатым орнаментом - точно была красивой. Март нажал
кнопку звонка - звонок мурлыкнул вкрадчиво и мелодично.
- Входите, открыто! - крикнули изнутри. Март и Тригас вошли. Это была, видимо,
ординаторская: казенные столы, стулья, застекленный шкаф с грудой папок внутри. Но
общество, собравшееся здесь, выглядело странновато для ординаторской: только двое в
белых халатах, остальные, человек десять мужчин и женщин, явно в больничном. Один
из мужчин, немолодой, с копной ярко-рыжих волос и рельефным, выразительным лицом
актера на героические роли, стоял спиной к окну, остальные сидели полукругом: на
стульях, на столах, просто на полу - и, видимо, слушали его.