 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
почему-то никто не стреляет... потом они все же начали стрелять, и сон кончился, потому
что в этом сне Ларри убили, а какие сны может видеть убитый? Но они очень долго не
могли начать стрелять, хотя он кричал им все, что о них думал, и оскорблял их, и смеялся
над ними, а они все не стреляли и не стреляли - ждали чего-то или не решались, каждый
из них не решался выстрелить первым...
- Ларри, - позвал Козак из-за двери.
- Да, - сказал Ларри.
- Тут к тебе человек. Он говорит, что знает тебя давно. Его зовут Кинтана.
- Кинтана? - не поверил Ларри. - Боже мой! Зови. - Сейчас, - сказал Козак. Его башмаки
загрохотали вниз по лестнице. Кинтана, Кинтана, думал Ларри, напрягаясь. Что же тебе
понадобилось, Кинтана? А? Он встал и оперся о подоконник. Поднявшийся ветерок гонял
пылевые смерчики по двору гаража. Что же ты хочешь от меня еще?
И в то же время я чертовски рад, Кинтана, что ты жив и что ты нашел меня даже в этом
захолустье, хотя, скажу тебе сразу, пользы тебе от этого никакой не будет. Ты бы
удивился, наверное, узнав, что я радуюсь тебе. Ты бы этого не понял, Кинтана. Ты у нас
человек без сантиментов. А жаль.
Торопливые легкие шаги за дверью - и Ник Кинтана влетел в комнату. Был он весь
тонкий и легкий, в светлом костюме, противосолнечных очках, шляпа болталась за
спиной, морда была свежая и загорелая, и почти без следов того ожога, только перчатки
на руках - даже не столько потому, что не следует оставлять где попало отпечатки,
сколько потому, что Ник терпеть не мог свои обезображенные руки. Они обнялись - от
Ника пахло отличной парфюмерией, от Ларри, как обычно, - "мужским одеколоном
"Полундра" с запахом крепкого матросского пота, табака и селедки", - так они шутили
тогда, когда было время шутить. И когда было настроение шутить - сейчас такого
настроения не было, и объятия эти были чисто церемониальным актом, данью старой -
бывшей - дружбе, по которой прошла в позапрошлом году трещина - когда Ларри
отказался помогать Нику в очередной его затее, а Ник вдруг стал давить на него
совершенно непорядочным способом. Тогда Ларри сказал: "Последний раз", - и два года
Кинтана о себе не напоминал, лишь стороной доходила о нем кой-какая информация.
- Ах, черт! - сказал Ник. - Немного же от тебя осталось!
- Плохо выгляжу? - усмехнулся Ларри.
- Не то слово, - сказал Ник. - Ты что, на диете? - Именно, - сказал Ларри. - Это ты
хорошо сказал: на диете. Ты молодец, Ник. Ты умеешь хорошо сказать.
- Что-нибудь случилось? - нахмурился Ник. - Что со мной может случиться? -
засмеялся Ларри. - Просто двести выступлений меньше чем за полгода. От меня осталась
лишь хорошо продубленная шкура да немного костей и сухожилий.
- Двести? - не поверил Ник. - Ты сказал: двести? - Двести, двести. Точнее, сто
девяносто восемь. Завтра последнее. - Понятно. Жаль.
- Чего именно?
- Что от тебя осталась кожа да кости. - Хотел что-нибудь предложить?
- Это вода? - Ник показал на бутылку. - Вода, - сказал Ларри.
Ник налил себе полный стакан и жадно выпил, потом налил еще один и тоже выпил, но
медленнее, по глотку.
- Здорово, - сказал он. - Что это у тебя за парень - там, внизу? - Козак? Так, просто
хороший парень.
- А это у него откуда? - Ник провел пальцем по щеке. - Шрам? С войны.
- Солдат, значит? - Солдат.
- Понятно... А где этот твой грек? - Он знает, что я не слишком его люблю. Иногда
неделями на глаза не попадается.
- Ты хорошо устроился... - проворчал Ник. - Сколько у тебя выйдет чистыми за все это?
- Гроши. Двадцать восемь тысяч. - Ну и купил он тебя... да. Не отказался бы тогда -
имел бы сейчас минимум полмиллиона.