 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
странной форме, даже Козак не знал, какая это армия, но расплатились они динарами,
стреляли легко и весело - таких Ларри не любил и отказался с ними выпить, хотя выпить
хотелось, а они очень настаивали. Но про себя Ларри знал, что, если бы они заплатили
долларами или чем-нибудь еще, он бы пошел с ними пить их коньяк, хотя они ему и не
понравились - тем, что стреляли весело и легко. Козак говорил, что объяснялись они по-
английски, но с таким чудовищным акцентом, что понимал он их через слово. Они
пытались выразить свое восхищение. Лучше бы заплатили долларами - тогда бы я сейчас
заказал себе чашечку кофе и что-нибудь еще...
- Привет, - сказал он Рисетичу.
Рисетич оглянулся.
- Здравствуйте, господин Лавьери, - вежливо сказал он. Рисетич не признавал этой
американской моды: "привет", "ты", "старик", по имени - в отличие от второго бармена,
Динеску, который только так и мог. Динеску работал под бармена из вестерна, Рисетич
был из "до-войны". Оба были замечательными актерами.
Ларри положил на стойку бумажный динар - один из четырех, которые он мог позволить
себе сегодня потратить. Рисетич кивнул, и на стойке возникла маленькая рюмочка, а чуть
позже - Рисетич возился с кофеваркой - и маленькая чашечка с чем-то черным с белым
ободком пены. Этот белый ободок был подозрителен - Ларри поднес чашечку к лицу,
понюхал: кофе был настоящий. Он вопросительно посмотрел на Рисетича, тот слегка
улыбнулся и опустил глаза. Ну и дела, подумал Ларри. Интересно. Рисетич сходил на
кухню и принес блюдце с пирожными: два пирожных, эклер и меренга.
- Что-нибудь случилось? - шепнул Ларри.
- Ешьте, - тихо сказал Рисетич.
Пирожные были подсохшие, вчерашние, но и это было не по карману - каждое тянуло
динара на полтора, кофе - на все пять. Ларри вспомнил вдруг, как тогда они, четырнадцать
человек, еще утром - узники смертного блока - брели, спотыкаясь, по грудам бумажных
мешков вдоль разбитого эшелона, и из мешков, разорванных и развязанных, грудами
вываливались тугие пачки радужных бумажек, расстилались под ногами в разноцветный
ковер: доллары, франки, марки, кроны, рубли, гульдены, фунты, снова доллары, доллары,
доллары - все это под ногами, в прижелезнодорожной грязи, в креозоте и дерьме, и никто
не нагибался и не поднимал, шли и шли, топча соломенными ботами тысячи лиц -
портреты людей, которые в своей жизни чего-то добились, тысячи лиц - как перед этим
шли по фотографиям из какого-то архива, фас и профиль, шесть на девять, а еще перед
этим - по послезавтрашним, напечатанным впрок газетам, по сообщениям об упорном
сопротивлении, которое наши доблестные части оказывают противнику, стремящемуся
развить наступление... и никто не нагибался и не поднимал эти доллары, фунты и
гульдены, потому что этого дня для них не должно было быть, а потому не следовало
мелочиться и поднимать что-то, лежащее под ногами... Был страшно пасмурный день с
моросью и мокрым снегом, но почему-то все, с кем я разговаривал потом, вспоминали об
этом дне как о солнечном и спорили со мной, когда я говорил, что день был пасмурный...
а я просто страшно устал тогда - охранники дрались плохо, но было их слишком много - и
потому замечал морось и мокрый снег...
Потом, когда не на что было купить еду - неделями не на что было купить еду, - ему
снились эти радужные бумажки под ногами, и другим они снились, об этом говорили со
смехом, и никто не жалел, что в этот день не нагибался за ними, - просто они снились
иногда с голодухи, и все. Или вспоминались вот в таких ситуациях, когда тебя потчуют
тайком - то ли по дружбе, то ли из жалости - тем, что на эти бумажки можно получить
открыто. И все.
- Вами тут тип какой-то интересовался, - сказал Рисетич. - У меня спрашивал и у Илоны.
Ну, Илона-то его сразу послала, а я поговорил с ним немного. Но так и не понял, что ему
надо. Так что будьте осторожнее.
- Я и так осторожен, - сказал Ларри. - Работа такая.