 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
немножко пахло железом, и серы тут сколько угодно, все очень, очень кстати. Правда, он-
то надеялся найти медь - хоть щепотку. А без меди...
Он отогнал эту мысль, как отгонял уже тысячи раз, и подобрал грубо сработанную
корзину, набитую камешками пополам с лишайником, которым заросла эта часть кратера.
Одной рукой растер в пыль осколок выветрившегося камня заодно с клочком лишайника
и все вместе отправил в рот. Благодарение Великим за эту осыпь! Приятно ощущать на
языке душистый магний, и лишайник тоже вкусный, сочный, потому что почва вокруг
неистощенная. Если бы еще хоть крупицу меди - больше и желать нечего.
Лъин печально вильнул гибким хвостом, крякнул и побрел назад, к себе в пещеру;
мельком глянул вверх, на далекий свод. Там, наверху, за много миль, ослепительно
сверкал луч света и, постепенно слабея и тускнея, слой за слоем пронизывал воздух.
Значит, долгий лунный день близится к полудню, скоро солнце станет прямо над
сторожевым шлюзом, и луч будет падать отвесно. Шлюз чересчур высоко, отсюда не
увидишь, но Лъин знает: там, где покатые стены исполинской долины упираются в свод,
есть перекрытое отверстие. Долгие тысячелетия вырождалось и вымирало племя Лъина, а
свод все держится, хоть опорой ему служат только стены, образующие круг около
пятидесяти миль в поперечнике, неколебимые, куда более прочные, чем сам кратер -
единственный и вечный памятник былому величию его народа.
Лъин об этом не задумывался, он просто _з_н_а_л_: свод не создан природой, его
построили в те времена, когда Луна теряла остатки разреженной атмосферы и племя
напоследок вынуждено было искать прибежища в самом глубоком кратере, где кислород
можно было удержать, чтобы не улетучивался. Лъин смутно ощущал протекшие с тех пор
века и дивился прочности сводчатой кровли, над которой не властно время.
Некогда народ его был велик и могуч, тому свидетельство - исполинская долина под
сводом. Но время не щадило его предков, оно состарило весь народ, как старило каждого
в отдельности, отнимало у молодых силу и растило в них медленные, сосущие всходы
безнадежности. Какой смысл прозябать здесь, взаперти, одинокой малочисленной
колонией, не смея выйти на поверхность собственной планеты? Их становилось все
меньше, они позабыли многое, что знали и умели прежде. Машины сломались,
рассыпались в прах, и новыми их не заменили; племя вернулось к первобытному
существованию, кормилось камнем, который выламывали из стен кратера, да
выведенными уже здесь, внизу, лишайниками, что могли расти без солнечного света,
усваивая энергию радиоактивного распада. И с каждым годом на грядках сажали все
меньше потомства, но даже из этих немногих зерен прорастала лишь ничтожная доля, и от
миллиона живущих остались тысячи, потом только сотни и под конец - горсточка хилых
одиночек.
Лишь тогда они поняли, что надвигается гибель, но было уже поздно. Когда появился
Лъин, в живых оставалось только трое старших, и остальные семена не дали ростков.
Старших давно нет, уже многие годы Лъин в кратере один. Бесконечно тянется жизнь, вся
она - только сон, да поиски пищи, да еще мысли, вечно одни и те же, а тем временем его
мертвый мир больше тысячи раз обращал свое лицо к свету и вновь погружался во тьму.
Однообразие медленно убивало его народ, уже скоро оно доведет свое дело до конца. Но
Лъина не тяготит такая жизнь, он привык и не замечает скуки.
Он брел неспешно, в лад медлительному течению мыслей, долина осталась позади, вот
и дверь жилища, которое он выбрал для себя среди множества пещер, вырезанных в
стенах кратера. Он постоял еще под рассеянным светом далекого солнца, пережевывая
новую порцию камня пополам с лишайником, потом вошел к себе. В освещении он не
нуждался: еще в незапамятные времена, когда народ его был молод, камень стен насытили
радиоактивностью, и глаза Лъина улавливали световые волны едва ли не любой длины.
Через первую комнату мимо сплетенной из лишайников постели и кое-какой нехитрой
утвари он прошел дальше: в глубине помещалась детская, она же и мастерская;
неразумная, но упрямая надежда влекла его в самый дальний угол.