 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
наблюдал и Глипкерио, сидевший на галерее за шторой. Орясина-сюзерен был в восторге,
его длинные аристократические нервы расслабились не хуже, чем у Саманды, однако
внезапно на самых верхних и темных кухонных полках он узрел сотни пар крошечных
глаз, принадлежавших незваным зрителям. Глипкерио кинулся в свои личные, хорошо
охраняемые покои, его черная тога развевалась и хлопала, словно парус, сорванный
штормом с мачты судна. "Скорее бы Хисвин пустил в ход свое могущественное
заклинание", - думал сюзерен. Но старый торговец зерном и по совместительству колдун
недавно заявил, что одна из планет еще не заняла положение, необходимое для усиления
магического воздействия. События в Ланкмаре стали напоминать гонку звезд и крыс. Что
ж, на худой конец, размышлял Глипкерио, хихикая и отдуваясь после утомительного
пробега, у него есть безотказное средство, которое поможет ему сбежать из Ланкмара и
даже Невона и добраться до какого-нибудь иного мира, где его несомненно быстро
провозгласят монархом или для начала дадут достойное княжество (Глипкерио считал
себя человеком скромным) - и это хоть как-то утешит его после утраты Ланкмара.
9
Не поворачивая прикрытой клобуком головы, Шильба Безглазоликий протянул руку
внутрь своей хижины, быстро нащупал какой-то небольшой предмет и протянул его
Мышелову.
- Вот тебе ответ на ланкмарское крысиное нашествие, - быстро проговорил он голосом
низким, загробным и напоминающим шум гальки в не слишком сильный прибой. - Решив
эту задачку, ты справишься и с остальным.
Стоявший ярдом ниже Мышелов поднял голову и на фоне бледного неба увидел
небольшую толстую бутылочку, которую Шильба сжимал через ткань своего длиннющего
рукава: он предпочитал никому не показывать своих пальцев, если, конечно, это были
пальцы. Занимавшийся рассвет серебрился в хрустальной пробке флакона.
Особого впечатления все это на Мышелова не произвело. Он смертельно устал и был
перепачкан с головы до ног, которые уже погрузились по щиколотку в топкую грязь и
погружались все глубже. Его замызганная шелковая одежда была изодрана так, что
починить ее не взялся бы и самый искусный портной. На расцарапанной коже, там где она
была суха, выступили струпья болотной соли, от которой свербело все тело. Перевязанная
рана на левой руке горела и ныла. А теперь начинала болеть и шея - слишком долго он
стоял задрав голову.
Вокруг Мышелова раскинулись унылые просторы Великой Соленой Топи, многие
акры острющей осоки, скрывавшей под собой предательские ключи и опасные омуты и,
словно прыщами, усеянной низкими буграми, на которых росли кривые карликовые
деревья с колючими ветвями и пузатые кактусы. Фауна же здесь была весьма
разнообразна и смертоносна - от морских пиявок, гигантских червей, ядовитых угрей и
водяных кобр до низко летавших трупных птиц с крючковатыми клювами и далеко
прыгающих соляных пауков с когтистыми лапами.
Черная хижина Шильбы была высотой с беседку укромного дерева, где Мышелов
накануне вечером пережил неземное блаженство и чуть было не распрощался с жизнью.
Она стояла на пяти коленчатых подпорках или ногах, четыре из которых были
расположены по углам, а пятая в центре. Каждая нога заканчивалась выпуклой круглой
пластиной с добрый щит и по всей видимости, ядовитой, поскольку вокруг повсюду
валялись останки смертоносной болотной фауны.
Дверной проем в хижине был один - низкий и сверху закругленный, словно лаз в нору.
В настоящий момент Шильба лежал в нем, опершись подбородком на согнутую в локте
левую руку - или что там это у него было, - и, протягивая бутылочку, казалось, смотрел
сверху вниз на Мышелова, совершенно равнодушный к тому, что, по логике вещей,