 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
третьем шагу он и сам с оглушительным треском провалился чуть ли не по пояс.
Мышелов хладнокровно пролетел мимо него.
Не обращая внимания на царапины, Фафхрд вытащил застрявшую в полу ногу; он тоже
не замечал, что половицы продолжают потрескивать. Крысы исчезли. Северянин подошел
к товарищу, который бросал в печь растопку, чтобы в комнате стало хоть немного
светлее.
Самое ужасное было то, что хотя крысы и разбежались, две продолговатые груды
остались лежать, став, впрочем, гораздо меньше. В желтом свете пламени, прыгавшего за
перекошенной черной дверцей, груды эти изменили свой цвет: они не были больше
черными и усеянными огненными точками, а представляли собою смесь множества
цветов - блестящего черного, темно-коричневого, тошнотворного пурпурно-синего,
фиолетового, бархатисто-черного и белоснежного - груды окровавленной плоти и костей,
алевшие пятнами крови и красных чулок.
Руки и ноги девушек были обглоданы до костей, тела прогрызены до сердец, но лица
остались нетронутыми. И это было страшное зрелище: сине-фиолетовые трупные пятна,
зубы оскалены, глаза вылезли из орбит, все черты искажены дикой болью. Только все так
же сияли черные и каштановые волосы, да зубы, ослепительно белые зубы.
Не в силах отвести глаз от возлюбленных, друзья, несмотря на вздымающиеся в них
волны ужаса, горя и ярости, заметили вокруг горла каждой из девушек черную петлю,
конец которой, редея, скрывался в распахнутой двери - две петли ночного смога.
Внезапно пол посреди комнаты с треском просел еще пяди на три, однако тут же вновь
на какое-то время обрел устойчивость.
В воспаленном мозгу каждого из друзей запечатлевались отмеченные краем глаза
подробности: кинжал Вланы с серебряной рукояткой, пригвоздивший к полу крысу -
хищник, очевидно, подошел слишком близко, прежде чем черный туман сделал свое
страшное дело. Кошелек и пояс Вланы исчезли. Шкатулки из голубой эмали,
инкрустированной серебром, куда Ивриана положила причитающуюся Мышелову долю
похищенных драгоценностей, тоже не было.
Мышелов и Фафхрд подняли друг на друга белые перекошенные лица: кроме дикой
ярости, на них были написаны понимание происшедшего и решимость. Не было нужды
обсуждать с другом, что произошло, когда в резервуаре Христомило затянулись две
черных дымных петли, или почему Сливикин подскакивал от радости, или что означали
слова: "... чтобы сотрапезники были отделаны как надо", "не забудь про добычу" и "дело,
о котором мы говорили". Фафхрду не было нужды объяснять, зачем он снял с себя
балахон с клобуком или зачем выдернул из пола кинжал Вланы, стряхнул с него крысу и
сунул его за пояс. Мышелову не было нужды говорить, зачем он отыскал с полдюжины
горшочков с лампадным маслом, разбил три из них перед пылающей печью, потом
подумал и засунул остальные в мешок у пояса вместе с оставшейся растопкой и горшком
с плотно завязанным горлом и полным тлеющих угольев.
Затем, все так же молча, Мышелов обернул руку тряпкой и, сунув ее в камин,
опрокинул печурку вперед, так что та упала дверцей прямо на пропитанный маслом ковер.
Перед камином тут же запрыгали желтые языки пламени.
Друзья повернулись и бросились к двери. И тут с оглушительным треском под ними
стал проваливаться пол. Отчаянно карабкаясь по вздыбившимся и заскользившим вниз
коврам, друзья добрались до двери, и тут вся комната - с печью, пылающими циновками,
дровами, свечами, золоченой кушеткой, со всеми столиками, шкатулками и баночками, с
немыслимо изуродованными телами их первых возлюбленных - все это рухнуло в
пыльную и затканную путиной комнату этажом ниже, и пламя не то очистительного, не то
погребального костра взметнулось к небесам.
Друзья кинулись вниз по лестнице, которая оторвалась от стены и разлетелась в
темноте на кусочки, как только они оказались на земле. В переулок Скелетов им
пришлось пробираться через обломки.