 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
форме колокола со стенами из листьев и цветов. Ужинавшие в цветах огненные жуки,
светящиеся осы и ночные пчелы смутно обрисовывали каждый такой естественный шатер
своими бледными мерцающими огоньками золотого, фиолетового и розоватого цветов.
Из двух или трех радужных беседок уже доносился тихий шепот возлюбленных, а быть
может - как что-то вдруг кольнуло Мышелова, - и воров, выбравших это невинное и
традиционно почитаемое уединенное место для разработки планов ночных грабежей. Будь
Мышелов помоложе, или в какой-нибудь другой вечер, он непременно подслушал бы этих
любителей уединения и обчистил бы еще до них выбранные ими жертвы. Но сейчас это не
входило в его планы.
Высокие здания на востоке заслоняли луну, поэтому, если не считать мерцающих
укромных деревьев, на площади Тайных Восторгов стояла кромешная тьма, и лишь кое-
где тусклые огоньки и тлеющие угли освещали товары уличных торговцев, да ритмично
покачивали своими красными фонариками фланирующие куртизанки.
Сейчас эти последние источники света ужасно раздражали Мышелова, хотя в прежние
времена, он, случалось, устремлялся на них, как ночная пчела на цветок укромного дерева,
да и во время обратного рейса на "Каракатице" он дважды видел их во сне. Однако
несколько крайне неудачных визитов прошедшего дня, сперва к кое-каким светским
подружкам, потом в самые завлекательные городские бордели, наглядно
продемонстрировали Мышелову, что вся его мужественность, которая так взыграла в
Кварч-Наре и на борту "Каракатицы", почему-то иссякла, если не считать тех случаев,
когда - как он сперва предположил, а теперь горячо надеялся - дело касалось Хисвет.
Воистину, день нынче выдался злополучный: стоило Мышелову обнять девушку, как
перед ним возникало в воздухе худощавое треугольное лицо дочери Хисвина, и
физиономия его очередной подружки сразу меркла, а от серебряной стрелки, засевшей в
виске, разливалось по всему телу ощущение кромешной скуки и пресыщенности.
Вслед за телом это ощущение овладело и умом Мышелова. Он тупо думал о том, что
крысы, несмотря на серьезные потери, понесенные ими на борту "Каракатицы", угрожают
Ланкмару. Потери в живой силе пугали крыс гораздо меньше, чем людей, да и восполняли
они их намного быстрее. А к Ланкмару Мышелов питал привязанность - вроде той, какую
питает мужчина к весьма крупному домашнему животному. Между тем грозящие городу
крысы отличались просто невероятным умом и организованностью - то ли благодаря
урокам Хисвет, то ли по какой-то другой, более глубокой причине. Мышелов живо
представил себе, как никем не замеченная армия черных грызунов ряд за рядом
пересекает площадь Тайных Восторгов и окружает заросли укромных деревьев.
К тому же Мышелов прекрасно понимал, что переменчивый Глипкерио утратил
последние крупицы доверия к нему и что Хисвин и Хисвет после казалось бы полного
поражения сумели вывернуть все наизнанку, и теперь он должен вернуть свою победу, а с
ней и утраченное доверие сюзерена.
Но Хисвет, враг крайне опасный, была вместе с тем девушкой, к которой он попал в
рабство, и только она могла сделать Мышелова прежним - справедливым, расчетливым и
эгоистичным. Кончиками пальцем он притронулся к маленькой шишке на виске, в
которой засела серебряная стрелка. Он мог бы выдавить ее через кожу за несколько
мгновений. Однако Мышелов боялся того, что может наступить после этого: он мог
утратить не только ощущение скуки и пресыщенности, но и вообще все чувства, а может,
даже и жизнь. Кроме того, ему не хотелось лишаться этого серебряного звена,
связывающего его с Хисвет.
Еле слышный скрип песка под ногами, которых было явно не две, а больше, заставил
Мышелова поднять взгляд. К нему приближались, держась за руки, две стройные
монахини в черных рясах с длинными рукавами и затеняющими лицо капюшонами -
обычном одеянии служительниц истинных богов Ланкмара.
Мышелов знал, что куртизанки, промышляющие на площади Тайных Восторгов,
способны нарядиться в любое платье, дабы получше разжечь своих клиентов, как старых,