 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
Мышелов пожал плечами.
- Не знаю. Было слишком далеко, да и освещение подкачало. То, что я видел,
выглядело довольно нелепо. Я много бы отдал за то, чтобы быть поближе. - Он
нахмурился и снова пожал плечами. - Словом, мне показалось, что я вижу вот что: толпа
людей в больших черных плащах - по виду они были похожи на северян - выбежала из
какого-то прохода. Во всем этом было нечто странное: свет, который их освещал, словно
не имел источника. Потом они принялись вращать в воздухе этими своими черными
плащами, словно сражались с ними или отплясывали какой-то танец... Говорю тебе, все
это выглядело крайне нелепо... А потом они встали на четвереньки, накрылись плащами и
поползли назад - туда, откуда вышли. А теперь можешь сказать, что я врун.
Фафхрд покачал головой.
- Это были не плащи, - заметил он. Мышелов почувствовал, что за всем этим кроется
больше, чем он предполагал.
- А что же это было? - спросил он. - Не знаю, - ответил Фафхрд.
- А что это было за место - я имею в виду остров, который чуть было не утянул нас за
собой, когда стал тонуть?
- Симоргия, - ответил Фафхрд, поднял голову, и, широко раскрыв глаза, ухмыльнулся
такой ледяной, жестокой усмешкой, что Мышелов оторопел. - Симоргия, - повторил
Фафхрд и, подтянувшись к борту, уставился на бегущую мимо воду. - Симоргия. И теперь
она затонула снова. Чтоб ей мокнуть там веки вечные, гнить и разлагаться, пока она вся не
превратится в дерьмо!
Фафхрда передернуло от собственного проклятия, и он устало улегся на палубу. На
восточной кромке неба уже проступала красноватая полоса.
7. СЕМЬ ЧЕРНЫХ ЖРЕЦОВ
Глаза на лице цвета остывшей лавы, горя, словно лава раскаленная, пристально
всматривались вдоль отвесного склона вниз, в длинный скалистый уступ, пропадавший в
ледяной тьме, едва тронутой рассветом. Сердце гулко стучало в груди у черного жреца. За
всю его жизнь, и за жизнь его отца, тоже жреца, ни один чужак не появлялся на этой
узкой тропе, которая шла от Крайнего моря через горы, известные под названием гряды
Бренных Останков. Уже трижды наступал и через много лет снова возвращался год
Чудовищ, четырежды ходил корабль в тропический Клеш за женами, но за все это время
никто, кроме него самого и его собратьев-жрецов не ставил ногу на эту тропу. Однако он
всегда охранял ее так внимательно и самоотверженно, словно в любую ночь по ней могли
крадучись пойти на приступ нечестивые копейщики и лучники.
И вот опять - сомнений быть не могло! - кто-то громко запел. Судя по голосу, грудная
клетка у этого вокалиста не меньше медвежьей. Привычно, как будто он еженощно
упражнялся в этом (а так оно и было), черный жрец, отложив в сторону конусообразную
шляпу и сняв меховые сапоги и балахон, обнажил свое поджарое, тщательно намазанное
жиром тело.
Отойдя в глубь каменной ниши, жрец выбрал в огороженном от сквозняков костре
небольшую палочку и положил ее поперек выдолбленной в скале ямы. Ровное пламя
осветило насыпанный в яму и на ладонь не доходивший до ее края тонкий порошок,
который сверкал, словно растертые в пыль драгоценные камни. Жрец прикинул, что
примерно через тридцать медленных вдохов и выдохов палочка посредине прогорит.
Он молча вернулся к краю ниши над заснеженным уступом, которая была в три
нормальных человеческих роста и раз в семь выше него самого. Теперь на самом конце
тропы он смутно различил фигуру - нет, даже две. Вытащив из набедренной повязки
длинный нож, жрец подался вперед и замер, стоя на четвереньках. Едва слышно он
шептал молитву своему странному, невероятному божеству. Где-то наверху чуть