 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
глазела, сидя на крыше, или вытягивала всякие истории из старой Береники и других
рабов, а позднее выходила в город и собирала для него всякие городские сплетни, он
сидел в отцовской библиотеке и читал либо изучал все новые языки по всяким
грамматикам и переводам. Мать научила нас обоих читать по-гречески, а я навострилась
от рабов болтать по-арамейски и чуть-чуть на других языках и научила его. Но читал Анра
гораздо больше меня. Он полюбил буквы так же страстно, как я полюбила город. Для него
все они были живыми существами. Я помню, как он показывал мне египетские иероглифы
и говорил, что это - звери и насекомые. А потом показывал иератические и демотические
письмена [иератическое письмо - разновидность древнеегипетского письма (скоропись),
возникшая из иероглифов; демотическое письмо - упрощенная форма предыдущего] и
объяснял, что это - те же самые насекомые и звери, только замаскированные. Но самым
занимательным, по его словам, был древнееврейский язык, потому что там в каждой букве
есть своя магия. Это было еще до того, как он выучил древнеперсидский. Иногда
проходили годы, прежде чем нам удавалось узнать, как произносятся слова на выученном
нами языке. И это стало моим главным заданием, когда я начала выходить в город по его
поручениям.
Отцовская библиотека осталась такой же, какой была при его жизни. В корзинах
аккуратно стояли свитки с трудами всех знаменитых философов, историков, поэтов,
риторов и грамматистов. Но в углу, в мусоре, вместе с какими-то черепками и обрывками
папируса валялись свитки совсем иного рода. На обороте одного из них отец, вероятно в
виде насмешки, когда-то написал своим размашистым почерком: "Тайная мудрость! "
Именно они прежде всего и возбудили любопытство Анры. Он, конечно, почитывал и
почтенные книги из корзин, но чаще уходил в угол, доставал из кучи хрупкий свиток,
сдувал пыль и разбирал текст буква за буквой.
Это были странные книги: они пугали меня, внушали отвращение и вместе с тем
вызывали смех. Многие из них по стилю были убоги и беспомощны. В некоторых
толковались сны и давались наставления по практической магии - как готовить все эти
мерзкие зелья. В других - иудейских свитках, написанных по-арамейски, - говорилось о
конце света, о неистовствах злых духов и всяких невообразимых чудовищ: с десятью
головами, с усыпанными драгоценностями повозками вместо ног и все такое. Были там
халдейские книги звезд, в которых рассказывалось, будто все небесные светила живые, и
как их зовут, и что они с нами делают. И был там один запутанный, полуграмотный текст,
который я долго не могла понять, повествовавший о чем-то ужасном, связанном с
хлебным колоском и шестью гранатовыми зернышками. А в другом удивительном
греческом свитке Анра впервые нашел упоминание об Аримане и его вечном царстве зла,
после этого брат не мог дождаться, когда выучит наконец древнеперсидский язык. Но в
нескольких древнеперсидских текстах, что нашлись в отцовской библиотеке, не было
даже упоминания об Аримане, и Анре пришлось ждать, пока я не стала воровать для него
подобные вещи в городе.
А выходить я начала после того, как моя мать изменила образ жизни. Это случилось,
когда мне было семь лет. Мать всегда отличалась переменчивым настроением, я ее
боялась, но время от времени на нее нападали приступы материнской нежности ко мне, а
Анру она постоянно баловала, но только издали, через рабов, как будто она его опасалась.
И вот мать надолго впала в мрачное настроение. Иногда я заставала ее за тем, что она
сидит и в ужасе смотрит в пространство или бьет себя по голове, а ее глаза при этом
закрыты и прекрасное лицо сведено судорогой, словно у безумной. У меня создавалось
ощущение, что она пятится по какому-то подземному туннелю, из которого должна найти
выход, чтобы не сойти с ума.
Однажды днем я заглянула к ней в спальню и увидела, что мать смотрится в серебряное
зеркальце. Она очень долго разглядывала свое лицо, а я молча наблюдала за ней. Я
поняла, что происходит нечто серьезное. Наконец она, казалось, совершила какое-то
внутреннее усилие, морщины тревоги, угрюмости и страха исчезли с ее лица, которое