 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
поблизости. Остатки нашей когорты сменили. Теперь мы шли в главной колонне. Чужака
оглушило, он едва соображал и с трудом передвигал ноги. Его оружие несли Сцева и
Ибериец, а мы с Марсалом поддерживали за предплечья. Оставить нельзя - германцы
добивали всех раненых.
К вечеру мы были перед новым лесом. Лес в этих местах - как крепость. Нужен штурм
для того, чтобы войти в него.
Теперь перед нами были не только херуски. К ним присоединились и другие племена.
Хавки, бруктеры - если вам что-то говорят эти слова.
Мы продвигались очень медленно. Перед нами возникали то стены лучников, то
клинообразные отряды со щитами и копьями. Варвары прятались даже в кронах деревьев.
У них там, наверху, было все, включая жаровни. На жаровнях они грели горшки со
смолой или жиром. Я видел, как один германец плеснул смолой, швырнул в легионеров
горшок, а потом с ножом в руке прыгнул сам.
Правда, в настоящее сражение они не ввязывались. Как только начиналась серьезная
схватка, варвары отступали. Словно просто задерживали нас.
Чужак совсем отошел и ступал с каждым шагом все увереннее. К счастью, лес
оказался небольшим. Когда солнце зашло, мы были уже на его опушке. Перед нами лежал
пустырь, а дальше - холмы, за которыми темнела разорванная посередине ущельем горная
гряда. Вот он, проход, за которым нас уже не остановит ничто. Там кончаются леса. Там
Ализон.
В этот момент со мной стало происходить что-то непонятное. Совсем не так, как при
вчерашнем пробуждении. Я думал, открывать мне глаза или нет. Какая-то сила
выкручивала меня оттуда, но я чувствовал, что могу сопротивляться ей.
Все-таки я проснулся. Если вчерашний день был днем восторгов, то этот - днем ужаса.
Слишком велика была разница - моя психика с трудом выдерживала прыжки из одного
человека в другого.
Я знал, что проход нам взять не удастся. Именно здесь погибнет большая часть армии.
Остальные попадут в плен, и их тоже ждет незавидная судьба. Я был убежден, что ночью
опять окажусь там. Как раз во время последнего губительного боя.
Губительного и для меня. Правый глаз распух и не видел почти ничего. Значит, если
бы мне сегодня отрубили руку, я проснулся бы без руки.
Я позвонил на работу и сказал, что заболел.
Потом делал примочки на глаз и паниковал. В голове не укладывалось сочетание этих
миров: один, где тебя могут убить каждую минуту, где страха смерти почти нет, есть
лишь желание выбраться и отомстить. Или наоборот - отомстить и выбраться. И другой
мир, защищенный четырьмя стенами, одеялом, медицинским обслуживанием, где страх
перед смертью, наоборот, ввергал меня в панику.
Нет, паника - не то слово. Оба мира уже сосуществовали во мне. Я пытался, но не мог
сказать о Тевтобургском лесе: "Какая дикость и нелепость! " Он стал моей частью. Если
не голова, то сердце было уверено в правомерности его существования.
Я начал восстанавливать цепь событий. Помнил моменты вчерашнего и сегодняшнего
пробуждений, но не мог вспомнить, с какого именно момента начинался сегодняшний
сон. Словно вчерашний день я провел вне времени, а ночью вернулся к исходной точке.
Потом я сообразил, что за восемь-девять часов сна этой ночью реально прожил вдвое
больше времени. Я пытался понять почему. Подобные мысли занимали меня до вечера,
пока стрелки часов не стали приближаться к девяти. Тогда меня охватил страх: я бросился
варить кофе. А вслед за страхом пришел стыд.
Стыд перед теми четырьмя, которым я помогал, и которые меня выручали. Через них -
перед батавами, которые могли все, которые так здорово сражались, - и за меня тоже.
Перед всеми, кому предстоит штурмовать проход.
Наконец - стыд перед их миром. Не худшим, не лучшим: другим. Страх боролся со
стыдом, и я совсем измучился. Часы показывали полночь, а я уже чувствовал, что устал и