 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
Глава 20. НЕВЫПОЛНИМОЕ ПОРУЧЕНИЕ
Как-то в своем дневнике, который он вел во время нашего перехода через Великие
Льды, Эстравен выразил удивление, почему я стыжусь слез. Я мог бы даже тогда ответить
ему, что плакать не стыдно, а страшно. Теперь я прошел через все -- долину Синотх, тот
вечер, когда он умер, -- и оказался в ледяной стране, что лежит за пределами страха. И
обнаружил, что можно плакать и рыдать сколько угодно, но это уже ничему не поможет.
Меня отвели обратно в Сассинотх и заключили в тюрьму: во-первых, потому что я
общался с изгоем; во-вторых, они, возможно, просто не знали, что со мной теперь делать.
С самого начала, еще до того, как из Эренранга были получены относительно моей
персоны официальные указания, со мной обращались хорошо. Моя кархайдская
"темница" представляла собой нормально меблированную комнату в башне того дома, где
жил сам губернатор Сассинотха; у меня были камин и радиоприемник; меня пять раз в
день вполне сытно кормили. Комфорта, правда, не было никакого. Постель жесткая,
одеяла тонкие, пол голый, в комнате собачий холод -- впрочем, как и в любом жилище
Кархайда. Зато ко мне прислали врача, чей голос и прикосновения рук вселили в мою
душу значительно больше надежды и столь необходимой мне уверенности, чем я когда-
либо испытывал в Оргорейне. По-моему, после его прихода дверь в мою комнату так и
осталась незапертой. Я помню, что она все время приоткрывалась и мне даже хотелось,
чтобы ее покрепче заперли -- из-за леденящего сквозняка, проникавшего сюда из
вестибюля. Но у меня не хватало ни сил, ни мужества выбраться из теплой постели и как
следует захлопнуть дверь собственной тюрьмы.
Врач, молодой мрачноватый парень, обращавшийся со мной с материнской
заботливостью, сказал добродушно и уверенно:
-- Вы недоедали и испытывали чрезмерную физическую нагрузку по крайней мере
месяцев пять-шесть. Вы израсходовали себя. Больше сил у вас не осталось. Лежите и
отдыхайте. Лежите спокойно, спите, как спят подо льдом реки в зимних долинах. И ни о
чем не беспокойтесь: ждите.
Но стоило мне заснуть, как я снова и снова оказывался в том грузовике, и наши
обнаженные тела сплетались в единый дрожащий вонючий комок, и мы все теснее жались
друг к дружке в поисках тепла. Все, кроме одного. Он один лежал в стороне, на холодном
ледяном полу, захлебываясь собственной кровью. Он ушел в одиночку, бросив нас,
бросив меня. Я просыпался, полный ярости, бессильной, бросающей в дрожь ярости,
которая оборачивается бессильными слезами.
По всей видимости, я был серьезно болен -- помню ощущение сильного жара, помню,
как врач целую ночь просидел возле меня, а может, и не одну. Не могу вспомнить,
сколько ночей провел он у моего изголовья, но помню, как говорил ему, слыша в
собственном голосе истерические нотки:
-- Он ведь мог остановиться. Он видел людей с ружьями. Но бежал прямо на них, на
пули (
Некоторое время молодой врач молчал. Потом спросил: -- Неужели вы считаете, что
он совершил самоубийство? -- Может быть (
-- Страшно говорить такие вещи о своем друге. Да я и не поверю, что Харт рем ир
Эстравен мог сделать такое.
Я как-то не подумал об особом отношении гетенианцев к самоубийству -позорному
поступку, с их точки зрения. Такое право выбора люди имеют у нас; но не у них. Для них
это, наоборот, отказ от выбора, предательство по отношению к самому себе. Для
кархайдца, прочитавшего, например, наше Писание, преступление Иуды не в его
предательстве Христа, а в том, что он был заклеймен собственным отчаянием и, отрицая
возможность получить прощение, возможность каких-либо перемен, возможность самой
жизни, совершил самоубийство.
-- Значит, вы не называете его Эстравен-Предатель? -- Никогда этого не делал.