 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
свои места и уходили в укрытия. Бояться до сих приходилось не столько бомб, сколько
осколков своих же снарядов. Петер загнал операторов в блиндаж к саперам, а сам пока
остался.
Он выбрал себе место на краю обрыва, под скалой: отсюда хорошо был виден и мост,
висящий над пропастью, и самолеты, которые шли так высоко и так густо, что отдельные
машины не улавливались взглядом, просто накатывалась туча, серая и тяжелая, только вот
слишком уж быстро... Почти как свою уязвимость, Петер ощутил вдруг уязвимость моста
- мост замер, ожидая, что будет, замер, накрепко притянутый к скале тросами, замер, как
человек в ожидании выстрела, - Петер удивился этому, но удивился мельком, потому что
туча начала распадаться, эскадрильи расходились в стороны, а часть, те, что шли в центре,
заскользили, снижаясь, разгоняясь для удара, предстоял знаменитый "звездный налет",
когда самолеты нападают одновременно со всех сторон и с разных высот - Петер сумел
снять это развертывание для удара, снять панорамой, кадр получался отменный, и
мельком ему подумалось, что этот отменный кадр может сегодня и не уцелеть... И тут
грохнули зенитки.
Это было как мордой об пол, а потом медленный звон в ушах, и мягкими кулаками
молотило по голове, и где-то позади глаз сверкали белые вспышки, сливаясь в единое
пламя, и Петер снимал, перезаряжал и снова снимал, уже плохо понимая, что происходит
и что он сам в этом происходящем значит, - орудия били, захлебываясь от спешки, и
снаряды торопливо, обгоняя друг друга, лопались в вышине, выплескивая в небо свой жар
и свою ярость, и небо сначала побелело, а потом раскалилось до ярко-розового сияния, и в
сиянии этом истаивали бомбовозы и уже закопченными скелетами валились вниз, волоча
за собой шлейфы сгоревшего стооктанового бензина и когда-то живой плоти, - земля
дрожала, ходила ходуном и вздрагивала, дергалась от ударов, и черные искры сыпались из
разворошенного неба, и так было долго и кончилось как-то поразительно сразу, только
пойманное эхо металось в каньоне и валил откуда-то тяжелый жирный дым.
Петер сидел на земле, камера валялась рядом, и не понять было, откуда взялась такая
тишина, но вот кто-то подошел к нему и помог встать. Это был Шанур, вся морда в
копоти и куртка прожжена во многих местах, он что-то сказал, но вновь вернулось эхо от
того берега, и Петер не расслытер потрогал - на голове вроде ничего такого не было,
только болело под пальцами. Шанур и Армант, он тоже оказался здесь, взяли Петера под
руки и повели. Петер шел спокойно, ноги были как ноги, только земля покачивалась, как
палуба.
- Отбились на первый раз, - сказал кто-то. - И на второй отобьемся, - сердито сказал
еще кто-то. - И на третий. - Снарядов бы хватило, - сказал первый кто-то.
- Самолетов бы у них хватило, вот что, - сказал второй. Видел, сколько сбили?
- Видел, - сказал первый. - Много. - То-то же! - сказал второй со значением. Странно
это было: можно было либо слышать, что говорят, либо видеть, кто говорит, вместе это
не складывалось, не стыковалось... хотя нет, вот вроде бы начала возвращаться острота,
будто наводился фокус, и возникали звуки и цвета, фигуры и числа, и вроде бы
объединялись в единую картину, как мозаика: кусочек белого стекла, кусочек красного
стекла, три кусочка синего - глядь, и лебедь на пруду дует в медную дуду, а под деревом
лиса распустила телеса, на нее взглянул монах и не смог сдержаться - ах!..
- Мужики, - позвал Петер, и немедленно в поле зрения сформировались встревоженные
физиономии обоих мужиков. - Баттена - хоть с того света, и пусть немедленно проявит,
что я тут наснимал...
А мост-то цел? Петер оглянулся. Мост был цел. Даже воронок поблизости от стапеля не
так уж много наковыряли.
Второй налет произошел часа через два. На этот раз бомбили с большой высоты и
целились, видимо, по батареям. Сбит был только один бомбардировщик. Вечером, перед
самым заходом, батареи отбомбили еще раз. И весь следующий день налеты
продолжались беспрерывно: эскадрильи с предельной высоты вываливали бомбы и