 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
непринужденность, благодаря чему Мышелов, наслаждавшийся уморительным зрелищем,
сделал вывод, что подобная сцена разыгрывается далеко не впервые.
Комната с шелковыми драпировками и изящной мебелью была под стать хозяйке.
Многочисленные низенькие столики были заставлены баночками с косметикой,
бонбоньерками и всяческими безделушками. Пламя длинных свечей чуть колыхалось от
теплого ветерка, проникавшего через открытое окно.
С потолка на тонких цепочках свисала дюжина клеток с канарейками, соловьями,
попугайчиками и другими певчими птичками, из которых одни дремали, другие сонно
чирикали. На полу тут и там лежали маленькие пушистые коврики. Словом, довольно
уютное и мягкое гнездышко для каменного Ланкмара.
Муулш был примера таким, каким изобразила его жена - жирным, уродливым и лет на
двадцать старше нее. Кричащих расцветок туника висела на нем, как мешок. В его глазах,
устремленных на жену, была забавная смесь страха и желания.
- Ну, Атья, голубка моя, не надо на меня сердиться. Я ведь стараюсь угодить тебе изо
всех сил, я так тебя люблю! - возопил он, пытаясь накрыть ладонью ее руку. Она
ускользнула. Он неуклюже бросился за ней и тут же налетел на низко висевшую клетку.
Супруга с гневом набросилась на него:
- Не смей трогать моих птичек, скотина! Ну, ну, мои миленькие, не бойтесь, это просто
старая слониха.
- Да чтоб их разорвало, этих твоих птичек! - держась за лоб, порывисто воскликнул
ростовщик, но сразу же опомнился и стал отступать назад, словно боясь, что схлопочет
туфлей по физиономии.
- Ах вот как? Тебе мало прежних оскорблений, ты теперь хочешь, чтобы нас
разорвало? - проговорила Атья, тон которой внезапно сделался ледяным.
- Ну что ты, возлюбленная моя Атья! Я забылся. Я очень тебя люблю и твоих пернатых
крошек тоже. Я не имел в виду ничего плохого.
- Как же, ничего плохого! Ты лишь хочешь замучить нас до смерти. Хочешь унизить
и...
- Но Атья, - умиротворяюще произнес ростовщик, - по-моему, я вовсе тебя не унизил.
Вспомни-ка: даже до нашей свадьбы твоя семья не водилась с ланкмарским обществом.
Мышелов, едва сдерживая смех, понял, что последнее замечание было ошибкой.
Дошло это и до Муулша: когда Атья, побледнев, потянулась за тяжелой хрустальной
бутылкой, он отступил назад и закричал:
- Я принес тебе подарок!
- Могу себе представить, - презрительно скривилась женщина, которая немного
успокоилась, но все еще держала бутылку наготове. - Должно быть, какая-нибудь
дешевка, какую приличная дама подарила бы своей горничной. Или кричащие тряпки,
годные разве что для публичной девки.
- О нет, дорогая, это подарок, достойный императрицы. - Я тебе не верю. В Ланкмаре
меня не принимают только из-за твоего скверного вкуса и дурных манер. - Тонкие и
безвольные губки избалованной женщины надулись, ее прелестная грудь продолжала
вздыматься от гнева. - "Она сожительница ростовщика Муулша", говорят люди и
хихикают надо мной. Хихикают, ты понимаешь это?
- Они не должны так делать. Я ведь могу купить их всех вместе! Посмотрим, что они
запоют, когда ты наденешь мой подарок. Да за такую драгоценность жена сюзерена отдаст
что угодно!
Когда прозвучало слово "драгоценность", Мышелов буквально почувствовал, как по
комнате пробежала дрожь предвкушения. Более того, он заметил, что одна из шелковых
драпировок колыхнулась, причем это сделал явно не ленивый ветерок.
Осторожно продвинувшись вперед. Мышелов изогнул шею и заглянул вниз, в
промежуток между драпировками и стеной. На его некрупном и задорном лице появилось
выражение ехидного веселья.