 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
торопливо рассказывать ему о том, как едва не попала в переделку, но он все перебивал
меня, допытываясь подробностей о старике и сердито тряс головой, потому что никаких
подробностей я толком и не знала. Когда же я в своем рассказе дошла до бегства, лицо
брата исказила такая мука, словно я предала его, он замахнулся на меня, но не ударил, а
рыдая, бросился на постель.
Но когда я в тревоге склонилась над ним, рыдания вдруг смолкли. Он повернул ко мне
свое бледное, но спокойное лицо и сказал: "Ахура, я должен знать о нем все".
И в этот миг я поняла то, чему не придавала значения долгие годы: что моя дивная и
легкая свобода была подделкой, что связана была я, а не Анра, что игра наша была не
игрой, а кабалой, что, пока я носилась по городу, жадно впитывая в себя цвета и звуки,
формы и движения, Анра развивал другую сторону своего "я", на которую у меня не было
времени, - ум, целеустремленность, волю, - что я была лишь орудием в его руках,
рабыней на посылках, неразумным продолжением его собственного тела, щупальцем,
которое он мог вытягивать и убирать, словно осьминог, что даже мое горе при виде его
ужасного разочарования, мое стремление сделать что угодно, лишь бы его порадовать,
было всего-навсего еще одним средством воздействия на меня, что даже наша близость,
словно мы составляли две половинки одного целого, была для него еще одним
тактическим преимуществом.
В его жизни наступил второй серьезный перелом, и он опять не раздумывая принес в
жертву своего самого близкого человека.
Заметив, что он понимает всю безвыходность моего положения, я увидела во всем этом
нечто еще более уродливое. Мы были с ним, словно царственные брат и сестра из
Александрии и Антиохии, партнеры по детским играм, сами того не подозревая
предназначенные друг для друга, и мальчик был немощным калекой - а теперь так быстро
и так ужасно настала брачная ночь.
В результате я снова отправилась в извилистый переулок к покосившейся лачуге, к
лестнице, к последнему этажу, - словом, к безбородому старику.
Нельзя сказать, что я уступила без борьбы. Каждый шаг по улице давался мне с
превеликим трудом. До сих пор, даже когда я таилась в щели под крышей, мне
приходилось лишь наблюдать и шпионить ради Анры. Мне не нужно было ничего делать.
Но какая разница, в конце концов. Я взобралась по лестнице и постучалась в
перекошенную дверь. Едва я до нее дотронулась, она распахнулась. В дымной комнате за
широким пустым столом, на котором чадила лампадка, сидел, уставившись на меня
немигающим рыбьим взглядом, безбородый старик...
Ахура умолкла, и Фафхрд с Мышеловом почувствовали на коже что-то липкое.
Взглянув наверх, они увидели, как из туманной высоты, словно призраки удавов или
тропических лиан, выползают щупальца зеленого тумана.
- Да, - подтвердила Ахура, - там, где он находится, всегда дым или туман.
- Три дня спустя, - продолжала она, - я вернулась к Анре и рассказала ему все - как
труп, дающий свидетельские показания о своем убийце. Но на сей раз судья наслаждался
показаниями, а когда я поведала о замысле, созревшем у старика, лицо Анры осветилось
неземным восторгом.
Старик задумал наняться к Анре в качестве наставника и врача. Это легко устроилось:
мать исполняла любые желания брата и, быть может, все еще надеялась, что его удастся
как-то расшевелить. К тому же старик был так ненавязчив и вместе с тем властен, что, как
я думаю, мог открыть любые двери. Не прошло и нескольких недель, как он
спокойнейшим образом подчинил себе всех в доме - некоторых, к примеру мать, он
просто перестал замечать, других, и в их числе Фрину, стал использовать.
Я никогда не забуду, как вел себя Анра в тот день, когда пришел старик. Это был
первый контакт брата с жизнью, проходившей за садовой стеной, и я видела, что он
страшно напуган. Прождав час-другой, он спрятался к себе в комнату, и только гордость
не позволяла ему отменить всю эту затею. Никто из нас не слышал, как вошел старик,