 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
пританцовывая и изображая слугу евнуха, он со вкусом расположил на плоском камне
кувшинчики, баночки и небольшие амфоры, извлеченные из сундучка. При этом он
тоненьким фальцетом напевал:
Я Селевкиду стол накрыл, И Селевкид доволен был - Душою сыт и телом,
Нажравшись, прохрипел он: "В расплату оскопить его! "
- А тебе шледует жнать, Фафхрд, - почему-то зашепелявил он, - што этого шеловека
ошкопили еще мальшиком, поэтому это была никакая не рашплата. Что же кашается того
ошкопления...
- Я сейчас оскоплю тебя - отрежу твою набитую дурацкими шуточками башку! - заорал
Фафхрд и схватил первый попавшийся под руку магический инструмент, однако тут же
передумал.
Чуть остыв, Фафхрд передал Мышелову чашу Сократа, и тот, продолжая подпрыгивать
и пищать, насыпал в нее толченой мумии, добавил вина, размешал и, подскочив в
фантастическом танце к Ахуре, протянул ей питье. Девушка не шелохнулась. Тогда
Мышелов поднес чашу прямо к ее губам, и Ахура жадно осушила ее, не отрывая взгляда
от усыпальницы.
К ним подошел Фафхрд с побегом вавилонского Древа Жизни, который был на
удивление свеж и весь покрыт упругими листочками, словно Мышелов срезал его миг
назад. Северянин ласково разжал пальцы девушки, вложил в них веточку и сжал их снова.
Все было готово, оставалось лишь ждать. Край неба зарозовел, само небо стало чуть
темнее, звезды начали гаснуть, луна поблекла. Возбуждающие сладострастие зелья
остыли, и предутренний ветерок больше не разносил их ароматы. Женщина продолжала
смотреть на гробницу, а за ней, словно бы тоже не спуская глаз с усыпальницы,
фантастической тенью сгорбился обтесанный монолит, на который Мышелов время от
времени тревожно посматривал через плечо и никак не мог понять: то ли это грубая
работа первобытных камнерезов, то ли нечто, намеренно обезображенное человеком из-за
таящегося внутри этого камня зла.
Небо постепенно бледнело, и Мышелов уже начал различать какие-то чудовищные
изображения на стене саркофага - людей, похожих на каменные столбы, и животных,
похожих на горы, а Фафхрд уже видел зеленые листочки в руках Ахуры.
И тут произошло нечто потрясающее. В один миг листочки сморщились, а ветка
превратилась в кривую черную палочку. И в то же мгновение Ахура задрожала и побелела
как мел, и Мышелову показалось, что вокруг ее головы появилось чуть заметное черное
облачко, как будто жившее в девушке и ненавидимое Мышеловом загадочное существо
дымом выходит из ее тела, словно джинн из бутылки.
Толстенная каменная крышка саркофага скрипнула и начала подниматься. Ахура
двинулась к саркофагу. У Мышелова создалось впечатление, что ее, словно парус, влечет
вперед черное облако.
Крышка поползла вверх быстрее, будто верхняя челюсть каменного крокодила.
Мышелову показалось, что черное облако торжествующе устремилось к разевающейся
щели, таща за собой легкую белую фигурку. Крышка саркофага распахнулась. Ахура
добежала до самого верха и то ли заглянула внутрь, то ли, как почудилось Мышелову, ее
частично втянуло за собой черное облако. Девушка задрожала крупной дрожью и, словно
пустое платье, плавно осела на камень.
Фафхрд скрипнул зубами, в кисти Мышелова хрустнул сустав. Их пальцы до
посинения стиснули рукоятки выхваченных мечей.
И тут, словно бездельник после целого дня отдыха в беседке, словно индийский принц
после скучного дворцового приема, словно философ после шутливой беседы, из гробницы
неспешно поднялась стройная фигура. Одет человек был во все черное, лишь на туловище
у него серебрился какой-то металл, его шелковистые волосы и борода были цвета
воронова крыла. Но прежде всего, словно эмблема на щите человека в маске, в глаза