 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
полночь, то он, по-моему, давно бы с удовольствием застрелил меня; однако выстрел из
обыкновенной винтовки производит слишком много шума -- пришлось бы объясняться. А
потому они воспользовались акустическим ружьем. Когда жертву хотят только оглушить,
то заряд рассчитывают метров на тридцать, не больше. Не знаю, на каком расстоянии
выстрел из него смертелен, но я отплыл явно недостаточно далеко. Меня всего скрючило,
и я упал на дно лодки, извиваясь, как малый ребенок при желудочной колике. Даже
вздохнуть было трудно, потому что ослабленный расстоянием выстрел угодил мне прямо
в грудь. Поскольку они весьма скоро непременно подыскали бы моторное судно, чтобы
догнать и прикончить меня, нельзя было терять ни минуты, и я, задыхаясь, яростно
заработал веслами. Тьма лежала за моей спиной, впереди тоже была тьма, и туда, в эту
тьму, я направил свою лодку. Руки у меня дрожали от слабости, приходилось следить,
чтобы не уронить весла -- я их почти не чувствовал. Залив остался позади; вокруг была
кромешная тьма. Пришлось ненадолго остановиться. С каждым гребком руки немели все
сильнее. Сердце билось неровными толчками, а легкие, казалось, разучились работать
вовсе. Я попытался снова грести, но не был уверен, сдвинулся ли хотя бы с места. Тогда я
решил на время осушить весла, но не смог даже поднять их. Когда прожектор
сторожевого катера засек меня, плавающего подобно снежинке на угольно-черной воде, я
даже не в силах был отвернуться от яркого света.
Они отцепили мои пальцы от весел, вынули меня из лодки и, как большую
выпотрошенную черную рыбу, втащили на палубу. Я лежал и чувствовал, что меня
рассматривают очень внимательно, однако не понимал, что именно они говорят. Мне
показалось только -- скорее по интонациям, -- что капитан судна сказал: "Час Шестой еще
не пробил" -- и потом сердито ответил кому-то: "Какое мне дело до этого? Король сослал
его, и я подчинюсь королевскому указу, но это ведь тоже человек".
Итак, вопреки приказам, полученным по радио от людей Тайба с берега, вопреки
возражениям команды, опасавшейся наказания, этот офицер кусебенской портовой
охраны перевез меня через залив Чарисун целым и невредимым и высадил в Оргорейне в
порту Шелт. Не знаю, поступил ли он так, руководствуясь собственным шифгретором,
восстав против безжалостных слуг Тайба, готовых убить безоружного, или просто из
доброты. Это и неважно. Нусутх. Как говорится, прекрасное необъяснимо.
Я впервые поднялся на ноги, когда увидел, как побережье Орготы выплывает из
утреннего тумана Потом я заставил себя как можно скорее пойти прочь от корабля по
приморским улочкам Шелта, но веко ре, видимо, снова упал. А когда очнулся, то
обнаружил, что нахожусь в общественном госпитале Комменсалии чарисунского Округа
номер четыре; в двадцать четвертой Комменсалии Сеннетни. У меня были все
возможности в этом удостовериться: эта надпись на орготском языке имелась на спинке
кровати, на подставке настольной лампы, на металлической чашке, стоявшей на столике,
на самом столике, на одежде сиделки, на простынях и моей ночной рубашке. Вошел врач
и сказал:
-- Почему вы сопротивлялись дотхе? -- Я не погружался в дотхе, -- изумился я. -- В
меня просто стреляли из акустического ружья.
-- Все симптомы указывают на то, что вы сопротивлялись релаксационной фазе дотхе.
Он не допускал возражений, этот строгий врач, и в итоге заставил меня признать, что я,
возможно, все-таки использовал силу дотхе, чтобы преодолеть парализующее воздействие
акустического шока: ведь я греб как бешеный, даже не отдавая себе отчета в том, что
делаю; а потом, утром, во время фазы танген, когда нужно соблюдать полный покой, я,
оказавшись на
территории Орготы, решительно двинулся прочь от набережной и тем самым чуть не убил
себя. Когда я все это припомнил и, к его большому удовлетворению, подтвердил
первоначальный диагноз, он сообщил мне, что я смогу выйти из больницы лишь через
день-два, и переключился на следующего больного. Следом за врачом явился Инспектор.
Следом за каждым человеком в Оргорейне непременно появляется Инспектор. -- Имя?