 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
граничит со страной Диких Ветров, или из земли Керм, что лежит поблизости от Великих
Льдов.
-- Я ведь и сам родом из Керма, -- говорит Эстравен, когда я выражаю восхищение по
поводу его поистине безграничных познаний в местной геральдике. -- А кроме того, мне
по должности полагается знать все княжества и домены. Ведь они-то и есть Кархайд.
Править этой страной -- это прежде всего значит править ее князьями. Правда, по-
настоящему это никогда еще не получалось. Знаете, у нас есть поговорка: Кархайд -- это
не государство,
а толпа вздорных родственников.
Я этой поговорки не знал, и подозреваю, что ее только что сочинил сам Эстравен: его
стиль.
Тут один из членов киорремии (это что-то вроде палаты лордов или парламента),
которую возглавляет Эстравен, проталкивается к нам сквозь толпу и начинает что-то
возбужденно говорить моему соседу. Это двоюродный брат короля Пеммер Харге рем ир
Тайб. Он говорит с Эстравеном очень тихо, с едва заметным высокомерием, зато часто
улыбается. Эстравен, хоть и потеет страшно, словно глыба льда под жаркими лучами
солнца, остается все таким же светски холодным и блестящим придворным дипломатом,
как будто ледяная глыба у него внутри абсолютно нерушима, и нарочито громко отвечает
на таинственный шепот Тайба. Тон у него при этом самый обычный и предельно
вежливый, так что его собеседник со своими секретами выглядит полнейшим дураком. Я
прислушиваюсь к их разговору, одновременно наблюдая, как король кончает замазывать
шов довольно жидким цементом. Из разговора я ничего особенного понять не могу --
кроме того, что между Эстравеном и Тайбом явно существует вражда. По-моему, вражда
эта не имеет никакого отношения к моей персоне; мне просто интересно понаблюдать за
людьми, что правят Кархайдом, что, в буквальном смысле этого слова, вершат судьбами
двадцати миллионов. Государственная власть стала для жителей Экумены столь тонким,
сложным и с трудом поддающимся определению понятием, что лишь изощренному уму
под силу разобраться в ее едва заметных проявлениях; здесь же границы ее пока еще
вполне определенны и власть эта вполне ощутима. В Эстравене, например, власть над
людьми проявляется как усиление неких свойств его собственного характера; он не делает
ни одного бессмысленного жеста, никогда не произнесет ни одного слова, к которому не
прислушаются. Он это прекрасно понимает, и понимание своей ответственности делает
его еще более значительным. Он всегда основателен и величав. Ничто так не содействует
популярности в массах, как успех. Я не очень-то доверяю Эстравену: никогда нельзя знать
его истинные намерения. Мне он не нравится, однако я не могу, например, не ощущать
тепла солнечных лучей.
Плавное течение моих мыслей прерывают вновь закрывшие солнце тучи. Вскоре
дождь начинает вовсю поливать и темную реку, и людей, собравшихся на набережной;
небо тоже темнеет. Когда король начинает спускаться вниз, на небе как раз исчезает
последнее светлое пятно; какое-то мгновение фигура монарха в белом одеянии и высокая
арка за его спиной как бы светятся на фоне сгустившихся на юге грозовых туч. Гроза
приближается. Поднимается холодный ветер, продувая насквозь Дворцовую улицу; река
становится свинцовой, деревья на набережной содрогаются от холода. Парад окончен.
Еще полчаса -- и снова начинает идти снег.
Автомобиль увозит короля вверх по Дворцовой улице; толпа, что движется следом,
напоминает крупную гальку, перекатываемую мощным приливом. Эстравен снова
поворачивается ко мне и говорит:
-- Не поужинаете ли со мной сегодня, господин Аи? Я принимаю его приглашение
скорее с изумлением, чем с удовольствием. Эстравен очень много сделал для меня за
последние шесть-восемь месяцев, но я не ожидал столь очевидного личного
расположения, да и не стремился к нему. Харге рем ир Тайб все еще стоит довольно
близко от нас и, безусловно, подслушивает, и, по-моему, ему специально предоставлена