 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
кривой линией окружность со знаками Инь и Ян и зачернил ту часть, что обозначала Инь.
Потом подтолкнул книжечку обратно к нему.
-- Ты знаешь этот символ?
Он очень долго, озадаченно смотрел на него, потом сказал: -- Нет.
-- Это изображение обнаружили на Земле, а также на нашей общей прародине, планете
Хайн, и еще на Чиффевар. Это Инь и Ян. Свет -- рука
левая тьмы (как там дальше? Свет и тьма. Страх и мужество. Холод и
тепло. Женщина и мужчина. И ты сам, Терем: двое в одном. Тень человека на белом снегу
и сам человек.
Весь следующий день мы тащились на северо-восток сквозь белое марево, через
пустоту белого цвета, до тех пор, пока совершенно не перестали
попадаться трещины. Шли целый день. Теперь мы съедали лишь две трети своего
обычного рациона, надеясь, что так нам удастся растянуть продукты на более долгий срок.
Мне даже казалось, что это не будет иметь особого значения -хватит нам или нет, --
поскольку разница между предельно малым и вообще ничем была совсем незаметной.
Эстравен, однако, продолжал надеяться, что фортуна по-прежнему на его стороне, -- на
этот счет у него, видно, был особый нюх или скорее интуиция, что, впрочем, с тем же
успехом могло бы быть названо осознанным опытом и разумным поведением. Мы шли на
восток уже четыре дня и сделали четыре самых длинных за это время перехода -- от
двадцати пяти до тридцати километров в день. Потом тихая и не очень морозная -- около -
100 -- погода вдруг резко переменилась, начался настоящий буран, вьюга, белые смерчи
из бесчисленного множества колючих снежных осколков хлестали в лицо, били в спину и
сбоку, кололи глаза; буря эта началась после заката. Мы пролежали в палатке целых три
дня, пока вокруг нас зверем завывала пурга, целых три дня этого бессловесного,
исполненного ненависти завывания, исходящего из чьих-то страшных, лишенных живого
дыхания легких.
Она доведет меня до того, что я тоже завою, -- мысленно сказал я Эстравену, и он
ответил, неуверенно, коротко: Не имеет смысла. Она все равно слушать тебя не станет.
Долгие часы мы спали, потом немножко ели, пытались подлечить обмороженные
места, потертости и ссадины, мысленно беседовали, потом снова спали. Продолжавшийся
три дня неумолчный вой постепенно перешел в невнятное бормотание, потом в негромкий
плач, потом наступила тишина. И пришел новый день. Сквозь распахнутую войлочную
дверь мы увидели ослепительное сияние небес. От этого сразу стало легче на душе, хотя
мы были слишком измучены, чтобы бурно проявить свою радость, скажем, запрыгать от
восторга. Мы сложили палатку и вещи, что отняло около двух часов: мы едва ползали,
словно два немощных старца. И двинулись в путь. Явно начался спуск, хоть и довольно
пологий. Наст был просто великолепен для лыжной пробежки. Сияло солнце. Ближе к
полудню термометр показывал около -- 200. Казалось, что уже само движение прибавляет
нам сил -- мы продвигались вперед быстро и легко. В тот день мы шли до тех пор, пока на
небе не появились первые звезды.
На ужин Эстравен выдал по полной порции гиши-миши. При таком раскладе еды у нас
хватило бы только на семь дней.
-- Колесо фортуны завершает свой оборот, -- безмятежным тоном сообщил Эстравен. --
Чтобы быстро пройти оставшийся путь, нам необходимо как следует есть.
-- Есть, пить и веселиться, -- сказал я и неожиданно рассмеялся. Еда подняла мне
настроение. -- А лучше все вместе -- еда, и питье, и веселье. Ведь какое же веселье без
еды? -- Это показалось мне такой же загадкой, как тот значок в кружке -- Инь и Ян, я
засмеялся, но что-то было уже не то: что-то в лице Эстравена погасило мое веселье. Мне
вдруг захотелось заплакать, но я сдержался. Эстравен был не так крепок в этом
отношении, было несправедливо провоцировать у него слезы. Он, кстати, уже уснул --
уснул сидя, чашка из-под еды так и осталась стоять у него на коленях. Что-то не похоже
было на него, всегда такого методичного и аккуратного. Но вообще-то поспать -- идея