 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
конец; но в конце концов, самое главное -- это само путешествие.
На этих обращенных к северу склонах дождей никогда не бывало. Бесконечные
заснеженные поля спускались к ущелью, пропаханному мореной. Мы сняли и упаковали
колеса, вновь надев полозья; встали на лыжи и двинулись в путь -- вниз, на север, дальше,
в безмолвное царство огня и льда, где на огромных черно-белых скрижалях гор словно
было начертано: СМЕРТЬ, СМЕРТЬ. Сани шли превосходно и казались легкими как
перышко, и мы смеялись от радости.
Глава 16. МЕЖДУ ДРАМНЕРОМ И ДРЕМЕГОЛОМ
Одйирни Терн.
Аи спрашивает, лежа в своем мешке: -- Что это вы там пишете, Харт?
-- Так, дневник.
Он чуть усмехается: -- Мне бы тоже следовало вести дневник для архивов Экумены,
но я никак не могу заставить себя делать это вручную, без диктофона.
Объясняю ему, что записки мои предназначены для Очага Эстре, а потом их в
соответствующем виде включат в мысли о родном Доме, о сыне; я снова стираюсь
отвлечься и спрашиваю Аи:
-- А ваш родитель... ваши родители, так, кажется, -- они живы? -- Нет, -- говорит он. --
Умерли семьдесят лет назад.
Я в страшном изумлении. Аи всего-то лет тридцать, не больше. -- У вас, наверное, год
другой протяженности? Вы иначе считаете время? -- Нет. А, понял! Дело в том, что я
совершил прыжок во времени. От Земли до Хайна расстояние двадцать световых лет, от
Хайна до Оллюль -пятьдесят, от Оллюль сюда -- семнадцать. Из-за прыжков во времени
получается, что я прожил вне Земли всего семь лет, а на самом деле я родился там сто
двадцать лет назад.
Уже давно, еще в Эренранге, он объяснял мне, как сокращается протяженность
времени в межзвездных кораблях, которые летят почти так же быстро, как свет от одной
звезды до другой, но я как-то не соотнес этот факт с протяженностью человеческой жизни
или с жизнями тех, кого космический путешественник оставляет на своей родной планете.
Для него всего несколько часов на этом невообразимом корабле, летящем меж звезд,
равны целой жизни тех, кого он оставил дома; его близкие стареют и умирают, успевают
постареть и их дети... После долгого молчания я сказал:
-- А я считал изгнанником себя.
-- Вы стали им ради меня, я -- ради вас, -- ответил он и засмеялся. Легко прозвучал его
радостный смех, нарушив тяжелую тишину. Эти три дня, после того как мы вышли из
ущелья, были наполнены тяжелым трудом и не слишком приблизили нас к конечной цели,
но Аи больше не впадает в уныние, как не лелеет и чрезмерных надежд, и ко мне он
теперь относится значительно терпимей. Возможно, его организм с течением времени
освобождается от наркотиков, а может быть, мы просто приспособились друг к другу, 1
научились вместе тащить одни сани?
Весь сегодняшний день мы потратили на спуск с базальтового лба, на который вчера
целый день взбирались. Из долины ущелье казалось вполне хорошей дорогой, ведущей
прямо на Ледник, но чем выше мы поднимались, тем больше попадалось каменистых
осыпей и огромных скользких валунов, подъем становился все круче, так что иногда даже
и без саней мы не могли сразу преодолеть его. Сегодня мы снова спустились к самому
основанию моренной гряды, в каменную долину. Здесь ничего не растет. Скалы, щебень,
валуны, глина, жидкая грязь. Один из языков Ледника протянулся сюда, за пятьдесят или
сто лет дочиста обглодав земные "кости"; исчезла сама плоть планеты, как и ее травяной
покров. Поднимающийся из бесчисленных фумарол дымок сливается над землей в
тяжелую, медленно ползущую пелену. В воздухе пахнет серой. Примерно -- 100, ветра
нет. Небо покрыто тучами. Надеюсь, что не будет сильного снегопада, пока мы не
выберемся из этого зловещего места между фумаролами и языком Ледника, который уже