 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
приступить к фазе номер два.
На высоте десяти тысяч миль появился звук: печальный вой одиноких молекул
воздуха, расщепляемый тысячетонной тушей воздуха престарелого бродяги-торговца,
входящего в атмосферу на слишком большой скорости, под неправильным углом и без
тормозных двигателей. Я принялся наигрывать мелодию на том, что осталось от рулей
высоты, разворачивая корабль хвостом вперед, приберегая остатки топлива до того
момента, когда оно больше всего пригодится. И когда я и мой корабль достигли точки,
которая мне была нужна, мне оставалось осилить всего-навсего восемь тысяч миль
гравитации. Я еще раз сверился с пультом управления, прикидывая будущий район
посадки, а тем временем корабль двигался и бился подо мной, издавая стоны и рычание,
как дикий зверь, которого ранили в брюхо.
На высоте двести миль включились главные двигатели, и вся кабина осветилась
мерцающим красным светом, появившимся у меня в глазах.
Я почувствовал себя жабой, угодившей под сапог.
Это продолжалось достаточно долго, так что я успел отключиться и вновь придти в
себя раз шесть, не меньше. Затем внезапно корабль перешел в свободное падение, и у
меня в запасе оставались уже считанные минуты, вернее, даже секунды.
Положить руку на рычаг катапультирования грузового отсека оказалось ничуть не
труднее, чем, скажем, поднять наковальню по веревочной лестнице. Я почувствовал
толчок, возвестивший, что грузовой отсек отделился от корабля. После этого я занял
соответствующее положение, опустил противоударное устройство и набрал полную грудь
затхлого корабельного воздуха. Палец мой коснулся кнопки катапультирования пилота.
Тотчас же прямо по голове меня ударил десятитонный пыльный мешок, и я провалился в
мир иной.
Я медленно всплыл на поверхность бескрайнего черного океана, где дурные сны
начали медленно отступать, и им на смену пришли чуть окрашенные светом размытые
картины полубессознательности, так что я успел заметить похожие на акульи зубы горы,
окружающие меня со всех сторон.
Вершины их были укутаны вечными снегами, и бесконечные ряды гор исчезали за
далеким горизонтом.
Потом я, должно быть, снова отключился, потому что в следующий момент я увидел
перед собой только один пик, несущийся мне навстречу, как взбесившаяся волна. Когда я
очнулся в третий раз, я уже стремительно спускался на парашюте, несясь к чему-то, что
было похоже на широкое поле застывшей лавы. Потом я разобрал, что это листва, темно-
зеленая, густая, стремительно надвигающаяся. Времени у меня на этот раз хватило только
на то, чтобы заметить, как засветился зеленым светом сигнал пеленгатора грузового
отсека, возвещая, что груз приземлился целым и невредимым. И тут в глазах у меня снова
померкло.
Когда я очнулся, мне было холодно. Это было первое мое сознательное ощущение.
Вторым была головная боль. А вообще-то болело все тело. Некоторое время я составлял в
уме завещание, по которому единственным моим наследником становилось общество
эвтаназии, потом выпутался из креплений, раскрыл капсулу и выполз в то, что любитель
прогулок назвал бы живительным горным воздухом. Я сверил все мои боли и неприятные
ощущения и понял, что кости и суставы целы.
Тогда я включил термостат своего скафандра на обогрев и почувствовал, что тепло
мало-помалу просачивается в тело.
Я стоял на сосновых иглах, если только бывают сосновые иглы трех футов в длину и
толщиной с палочку для помешивания коктейлей. Иглы образовывали упругий ковер,
покрывающий сплошь землю у подножия деревьев, высоченных, как ионические
колонны, и уходящие вершинами в темно-зеленые сумерки крон. В отдалении между