 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
комната с бутилька и механизьм", упомянутая сеньорой Эрреро, служила доктору всего
лишь лабораторией, а обитал он преимущественно в соседней просторной комнате, в
которую и вела вторая дверь. Удобные альковы и смежная ванная комната позволяли
скрыть от посторонних глаз все шкафы и прочие утилитарные предметы быта.
Благородное происхождение, высокая культура и утонченный вкус доктора Муньоса были
видны с первого взгляда.
Это был невысокий, но стройный, хорошо сложенный человечек, облаченный в
строгий, идеально подогнанный по фигуре костюм от хорошего портного. Породистое
лицо доктора с властными, но без надменности, чертами украшала короткая седая
бородка; выразительные темные глаза смотрели сквозь стеклышки старомодного пенсне,
золотая оправа которого сжимала горбинку тонкого орлиного носа, свидетельствующего
о том, что у кельтско-иберийского генеалогического древа Муньоса какая-то часть корней
питалась мавританской кровью. Пышные, тщательно уложенные в красивую прическу
волосы доктора, разделенные элегантным пробором, оставляли открытым высокий лоб.
Все подмеченные мною детали складывались в портрет человека незаурядного ума,
благородного происхождения, прекрасного воспитания и весьма интеллигентного...
И несмотря на все это, доктор Муньос, стоявший предо мной в потоке холодного
воздуха, сразу же произвел на меня отталкивающее впечатление. Причиной моей
неприязни к нему мог послужить разве что землистый, мертвенный цвет его лица, но, зная
о болезненном состоянии доктора, на подобные детали просто не следовало обращать
внимания. Возможно, что меня также смутил царивший в комнате холод,
противоестественный в такой жаркий день, а все противоестественное обычно вызывает
отвращение, подозрительность и страх.
Но неприязнь была вскоре забыта и сменилась искренним восхищением, поскольку
этот странный человек, как бы ни были холодны его обескровленные дрожащие руки,
проявил исключительное знание своего ремесла. Доктор Муньос с одного лишь взгляда на
мое бледное, покрытое потом лицо поставил верный диагноз и с ловкостью истинного
мастера принялся за дело, попутно заверяя меня своим великолепно поставленным, хотя
глухим и бесцветным до странности голосом, что он, доктор медицины Муньос --
злейший из заклятых врагов смерти. Он рассказывал мне, что истратил все свое состояние
и растерял всех былых друзей, отвернувшихся от него, за время длящегося всю его жизнь
небывалого медицинского опыта, целью которого являлась борьба со смертью и ее
окончательное искоренение! Он производил впечатление прекраснодушного идеалиста.
Речь его лилась неудержимым потоком, он говорил и говорил, не умолкая ни на
мгновение, пока выслушивал меня стетоскопом и смешивал лекарства, принесенные им из
комнаты, превращенной в лабораторию. Заметно было, что общение с человеком своего
круга для доктора-отшельника, запертого болезнью в одиноком заплесневелом мирке,
было редкой удачей, подарком судьбы, и лишь нахлынувшие воспоминания о лучших
временах смогли пробудить давно иссякший фонтан красноречия.
Он говорил и говорил, и постепенно я совсем успокоился, даже невзирая на
сложившееся у меня впечатление, что дыхание не прерывает плавного течения учтивых
фраз. Доктор старался отвлечь меня от мыслей о приступе и от боли в груди подробным
рассказом о собственных теориях и экспериментах; он уверял меня, что сердечная
слабость не столь страшна, как принято считать, ибо разум и воля главенствуют над
органической функцией тела, и что при правильном образе жизни человеческий организм
способен сохранять жизнеспособность вопреки серьезнейшим повреждениям, мало того,
даже вопреки отсутствию отдельных жизненно важных органов. Он мог бы, пообещал
доктор как бы в шутку, научить меня жить -- или, по крайней мере, поддерживать в
стабильном состоянии определенного рода сознательное бытие -- и вовсе без сердца. Что
же касается самого доктора Муньоса, то его болезнь дала непредвиденные осложнения, и
теперь он вынужден неукоснительно соблюдать строжайший режим, одно из главнейших
условий которого -постоянный холод. Любое существенное и достаточно