 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
Говард Лавкрафт. Изгой
Несчастен тот, кому воспоминания о детских годах приносят лишь страх и печаль.
Жалок тот, кто, оглядываясь, видит позади лишь нескончаемое одинокое существование в
огромных мрачных залах с драпированными темнотой стенами и рядами навевающих
тоску древних книг; бесконечное бессонное ожидание чего-то - чего? - в сумеречных
рощах, среди наводящих благоговейный ужас деревьев, - огромных, причудливых,
оплетенных лианами, безмолвно качающих в вышине искривленными ветвями... Вот как
щедро был оделен я богами - одинокий, отвергнутый, сломленный, сдавшийся. Но
отчаянно цепляюсь я даже за эти блеклые воспоминания, в них скрываюсь, бегу я мыслей
о том, что случилось после...
Мне неведомо, где я появился на свет. Самое раннее мое воспоминание - этот замок,
бесконечно древний и бесконечно ужасный, его бесчисленные мрачные галереи, высокие
потолки, затянутые мраком и паутиной, камни полуразрушенных коридоров, покрытые
мерзкой сыростью, и этот проклятый запах - будто дотлевает погребальный костер
ушедших поколений. Сюда никогда не проникает свет, и я привык зажигать свечу и
любоваться пламенем - ведь солнца нет и снаружи, - кошмарные деревья, поднявшиеся
выше башен, заслоняют его. Одна лишь черная башня вздымается над лесом, уходя
вершиной в неизвестность распахнутого неба. Но башня эта сильно разрушена и
подняться на нее почти невозможно, - разве что карабкаться, уступ за уступом, по
отвесной стене.
Не знаю, сколько лет провел я здесь. Я не ощущаю течения времени. Кто-то заботился
обо мне, но я не видел ни одного живого существа, кроме крыс, пауков и летучих мышей.
Тот, кто растил меня, видимо, был ужасающе стар, ибо мое самое первое представление о
человеческом существе - нечто перекошенное, ссохшееся, захиревшее, как этот замок.
Для меня были привычны кости и скелеты, наполнявшие каменные склепы глубоко под
землей, среди глыб фундамента. Для моего изуродованного воображения они были
реальней живых существ, чьи образы я находил на цветных рисунках в древних замшелых
книгах, - тех книгах, благодаря которым я знаю все, что я знаю. У меня не было учителей,
меня никто не подгонял и не наставлял; все эти годы я не слышал звуков человеческого
голоса - даже собственного. Мне не приходило в голову читать вслух.
В замке не было зеркал, и я представлял себя похожим на портреты молодых людей из
книг. Я ощущал себя молодым, ведь я так мало помнил.
Я перебирался через ров с гниющей водой и шел в лес, где под темными безмолвными
деревьями грезил о том, что прочел в книгах. Я представлял себя в гуще веселых толп, в
том солнечном мире, что лежит за бесконечным лесом.
Я пытался вырваться отсюда, но стоило мне отойти от замка, как сумерки сгущались,
ужас пропитывал воздух, и я опрометью бросался назад, страшась заблудиться в немых
лабиринтах теней.
В этом нескончаемом полумраке я жил, мечтал и надеялся - сам не зная на что. И когда,
истомленный сумрачным одиночеством, я не смог больше сдерживать исступленного
стремления к свету, я простер руки к одинокой черной полуразрушенной башне,
вздымающейся в неведомое небо. Я решился взобраться на башню, даже рискуя разбиться
- лучше увидеть небо и погибнуть, чем существовать в вечной тьме.
В сырой полумгле я взобрался по древним выщербленным ступеням, а после
продолжил свой безумный подъем, цепляясь за мельчайшие выступы в стене. Ужасной и
зловещей была эта черная мертвенная развалина, полная бесшумно парящих нетопырей.
Но неизмеримо более ужасна была незыблемость мрака, и озноб сжимал меня
леденящей хваткой древних заплесневелых стен.
Дрожа, не смея поднять глаза, я терзался догадками о том, почему не становится
светлее. Неужели внезапно опустилась ночь? Свободной рукой я стал шарить в поисках