 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
трезвомыслящий человек и до конца использую все то немногое, что еще не кончилось.
Когда я впервые понял, что должен идти, я подготовил свой водолазный костюм, шлем и
регенератор воздуха для срочного погружения; закончил эту поспешную хронику событий
в надежде, что она когда-нибудь достигнет мира. Я запечатаю манускрипт в бутылку и
доверю ее морю, когда насовсем оставлю У-29.
Во мне нет страха, даже после пророчеств безумного Кленце. То, что я видел, не может
быть правдой: я знаю, что это мое собственное сумасшествие и по большей части оно
объясняется кислородным голоданием. Свет в храме - чистейшая иллюзия, и я умру
спокойно, как истинный немец, в черных и забытых глубинах. Этот дьявольский смех,
который я слышу, дописывая, звучит только в моем слабеющем мозгу. Поэтому я
тщательно надеваю свой костюм и отважно шагаю вверх по ступеням в древний храм, в
эту молчащую тайну неизмеримых вод и несочтенных лет.
Говард Лавкрафт. Вне времени
Сомнительно, что жители Бостона когда-нибудь забудут странное дело Кэбот Музея.
Место, которое уделили газеты этой мумии, ужасные слухи, касающиеся ее, болезненный
интерес к древней культуре в 1938 году, страшная судьба двух чужаков первого декабря
этого же года - все это содействовало сотворению одной из тех классических легенд,
которые, переходя от поколения к поколению, превращаются в фольклор и становятся
ядром целого ряда странных событий.
Все, кажется, понимали, что во всех этих рассказах было опущено нечто очень
жизненное и невероятно отвратительное. Первые описания состояния одного из двух
трупов были очень быстро забыты, да и пресса не обращала внимания на странные
изменения самой мумии. Публика удивлялась тому, что мумия не всегда лежала на месте.
Теперь, когда таксидермия достигла огромных успехов, предлог, что распад мумии
запрещает ее экспозицию, казался особенно неубедительным.
Как хранитель музея я в состоянии осветить все факты, которые были скрыты
молчанием, но не хочу делать это при жизни. В мире, во Вселенной, случается такое, о
чем лучше всего не знать широкой публике. Но я отказываюсь от этого мнения, которое
создалось у нас во время всех этих ужасов и которое разделяют персонал музея, врачи,
журналисты и полиция. Мне кажется, что дело такой научной и исторической важности
не должно оставаться неизвестным. Вот почему я написал эти страницы.
Этот рассказ займет место среди разных бумаг, которые будут рассмотрены после моей
смерти, и публикацию его я оставляю на совести тех, кто будет выполнять распоряжения
по моему завещанию. Некоторые угрозы и необычные события последних недель убедили
меня в том, что моя жизнь, как и жизнь других сотрудников музея, в опасности вследствие
враждебности тайных азиатских и полинезийских культов и различных мистических сект.
Значит, вполне возможно, что исполнители завещания примут решение в самое
ближайшее время.
Примечание: Профессор Джонсон умер внезапно и очень странной смертью от
остановки сердца 22 апреля 1938 года. Бинтворт Мор, таксидермист музея, исчез в
середине прошлого года. 18 февраля этого же года доктор Вильям Мино, наблюдавший за
вскрытием в связи с делом, получил удар ножом в спину и на следующий день скончался.