 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
поэтические цитаты и рассказы о затонувших судах. Мне было жаль его: не хотелось
видеть, как страдает немец, но он не был человеком, с которым легко умирать. Собой я
гордился, зная, что фатерланд почтит мою память и что мои сыновья вырастут похожими
на меня.
Девятого августа показалось океанское дно, и мы послали туда мощный луч
прожектора. Это оказалось просторная волнистая равнина, покрытая преимущественно
водорослями и усеянная раковинами моллюсков. Там и здесь виднелись колышущиеся
предметы неопределенных очертаний, окутанные водорослями и заросшие ракушками,
про которые Кленце сказал, что это древние суда, лежащие в своих могилах. Он был
поражен одной вещью: обелиском твердого материала, выступающим над дном фута на
четыре, фута два толщиной, гладким, с ровными сторонами и ровной плоской вершиной;
все углы - тоже прямые. Я счел это выступом скалы, но Кленце уверял, что видел на нем
резьбу. Немного погодя он стал дрожать и отвернулся от иллюминатора, будто
напуганный: объяснить почему, он не мог, говорил, что поражен огромностью,
мрачностью, удаленностью, древностью и загадочностью океанской бездны. Его рассудок
был утомлен; но я всегда немец и успел заметить две вещи: что У-29 превосходно
выдерживает давление и что необычайные дельфины по-прежнему были с нами, хотя
существование высших организмов на таких глубинах отрицается большинством
натуралистов. Может быть, я преувеличил глубину, и все же она была достаточной, чтобы
признать явление феноменальным. Скорость дрейфа к югу держалась вычисленных мною
параметров.
Двенадцатого августа в 3: 15 бедный Кленце окончательно обезумел. Он был в рубке,
светил прожектором, когда я вдруг увидел его направляющимся в библиотечный отсек, и
лицо сразу выдало его. Я повторю здесь сказанное им, подчеркнув то, что он выделял
голосом: "ОН зовет! Я слышу ЕГО! Надо идти! " Выкрикивая, он схватил со стола
изваяние, спрятал его и схватил меня за руку, чтобы выволочь из каюты на палубу. Я
мгновенно сообразил, что он готовится открыть люки и выбраться за борт вместе со мной
- вспышка самоубийственной мании, к которой я не был готов. Когда я вырвался и
попытался его успокоить, он стал еще яростнее, говоря: "Идем сейчас, не надо ждать,
лучше покаяться и быть прощенными, чем презреть и быть проклятыми! " Тогда я сказал,
что он безумец. Но он был непреклонен и кричал: "Если я безумен, это милость! Да
сжалятся боги над человеком, который в заскорузлости своей останется нормальным до
жуткого конца! Идем, и будь безумен, пока ОН зовет в милости! "
Вспышка словно бы уменьшила давление на его мозг: накричавшись, он стал мягче,
прося меня разрешить ему уйти одному, если я не иду с ним. Я принял решение. Он был
немцем, но всего лишь рейнландцем и плебеем, а теперь он был еще и потенциально
опасен. Пойдя навстречу его самоубийственной просьбе, я мог тут же освободить себя от
того, кто был уже не товарищем, а угрозой. Я попросил его оставить мне фигурку, но это
вызвало у него приступ такого жуткого смеха, что я не повторил ее. Затем я спросил его,
не хочет ли оставить хотя бы прядь волос на память своей семье в Германии, на случай,
если я спасусь, но он снова расхохотался. Итак, он вскарабкался по трапу, я подошел к
рычагам и через положенные интервалы совершил то, что обрекало его на смерть. Когда я
увидел, что его больше нет в лодке, то включил прожектор в попытке увидеть Кленце
последний раз; мне хотелось убедиться, расплющило его давлением или тело осталось
неповрежденным, как тела этих необычайных дельфинов. Однако успеха я не добился,
ибо дельфины плотно сбились вокруг рубки.
Вечером я пожалел, что не вынул незаметно фигурку из кармана бедного Кленце,
потому что меня очаровывало даже воспоминание о ней. Я не мог забыть о юношеской
прекрасной голове в венке из листьев, хотя натура у меня совсем не артистическая. Мне
было также грустно, что не с кем поговорить. Кленце, хотя и не ровня мне по уму, был все
же лучше, чем ничего. В эту ночь я плохо спал и думал, когда же придет конец. Шансов
спастись у меня совсем мало.