 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
беседу, исподволь направляемую Вланой.
Мышелов снял свой серый плащ с капюшоном, кое-как свернул его и положил рядом с
плащом Фафхрда. Затем молодые люди отстегнули мечи, и Мышелов положил их на
свернутую одежду.
Без оружия и неуклюжей одежды оба они сделались вдруг совсем юными: у обоих
были чистые, гладко выбритые лица, оба были изящны, даже Фафхрд, несмотря на свои
мускулистые руки и ноги; длинные золотисто-рыжие волосы рассыпались у него по спине
и плечам, у Мышелова оказались темные кудри с челкой надо лбом; на одном была
коричневая кожаная туника, украшенная медной проволокой, на другом - короткая куртка
из груботканого серого шелка.
Молодые люди улыбнулись друг другу. Из-за ощущения, что они внезапно
превратились в мальчишек, в их улыбках поначалу сквозило смущение. Мышелов
откашлялся, отвесил, не спуская глаз с Фафхрда, легкий поклон и, плавно вытянув в
сторону золоченой кушетки руку, проговорил, немного запинаясь, но в общем вполне
гладко:
- Добрый мой друг Фафхрд, позволь представить тебя моей принцессе. Ивриана,
дорогая, будь любезна проявить к Фафхрду благосклонность, потому что сегодня вечером
дал бились с ним спина к спине с тремя врагами и победили.
Чуть ссутулившись, Фафхрд шагнул к сверкающей кушетке и, встав на колено, как это
чуть раньше сделала Влана, свесил перед Иврианой свои золотисто-рыжие волосы.
Нежная ручка, протянутая к нему с виду вполне уверенно, все же чуть дрожала, как
обнаружил Фафхрд, едва коснувшись тонких пальцев. Он взял ее осторожно, словно она
была соткана белым пауком из шелковой паутинки, едва притронулся к ней губами и
пробормотал какие-то любезности, все еще чувствуя себя не в своей тарелке.
До него пока еще не дошло, что Мышелов нервничает не меньше, чем он и, может,
даже больше, и молится в душе, чтобы Ивриана не перегнула палку, играя роль
принцессы, не унизила чем-либо гостей; и в самом деле: она могла внезапно задрожать,
или разрыдаться, или броситься к нему либо в другую комнату, поскольку Фафхрд и
Влана были буквально первыми живыми существами из всех зверей и людей -
благородных, свободных или рабов, - которых Мышелов допустил в роскошное
гнездышко, свитое им для своей аристократической возлюбленной, не считая, правда,
двух попугайчиков, щебетавших в серебряной клетке, которая висела по другую сторону
камина.
Несмотря на врожденную проницательность и благоприобретенный цинизм.
Мышелову и в голову не приходило, что отважная и вполне практичная девушка, четыре
луны назад сбежавшая с ним из пыточной камеры своего отца, стала похожа на куклу
только из-за того, что он так очаровательно, но нелепо с нею нянчился.
Но наконец Ивриана улыбнулась, Фафхрд, осторожно отпустив ее руку, попятился, и
Мышелов, переведя дух, принес два серебряных кубка и две серебряных кружки,
шелковым полотенцем смахнул с них несуществующие пылинки, вдумчиво выбрал
бутылку лилового вина, и вдруг, подмигнув Северянину, откупорил один из принесенных
им кувшинов и налил до краев все четыре сосуда.
Откашлявшись, он на сей раз без запинки произнес тост. - За мою самую крупную
добычу в Ланкмаре, которую я, хочешь не хочешь, обязан разделить, - с этим вот
здоровым, длинноволосым, неотесанным варваром!
Досказав тост, он осушил четверть кружки приятно обжигающего вина - крепленного
бренди.
Отпив залпом половину своей кружки, Фафхрд произнес ответный тост: - За самого
хвастливого, маленького и манерного из всех цивилизованных типов, с которыми мне
приходилось делить добычу!
Он одним глотком допил вино и, оскалившись в широченной улыбке, протянул
кружку Мышелову.