 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
незаурядным, и даже во многих отношениях.
Когда в доме чудес говорили о служебных делах, на челе комиссара лежала печать
сосредоточенного внимания. Слегка наклонив голову набок и постукивая карандашиком,
он выслушивал всех. Затем, как и полагается духовному наставнику, он давал своей
пастве ценный совет. Говорил он чепуху, но так честно и убедительно, что не верить ему
было даже как-то неудобно.
Когда обсуждались бытовые нужды сотрудников. Сося с видом евангелиста
проповедовал любовь к ближнему. Иногда он даже подавал пример действием: предлагал
пустить подписной лист -- и первый давал двадцать рублей. Правда, потом он списывал
эту двадцатку за счет специального организационного фонда. А остальные платили из
своих карманов.
Когда за рюмкой водки заходила речь о личной жизни людей, на устах комиссара
играла целая симфония тонких намеков на толстые обстоятельства. Собирать всякие
людские грешки и погрешности было для Соси таким же наслаждением, как для других
коллекционировать почтовые марки.
Будучи культурным человеком и даже немножко эстетом, Сося очень следил за своей
внешностью. Потому, как кокетливая барышня, несмотря на сильную близорукость, очки
он принципиально не носил. Зато он приобрел черные очки, но с коррекцией и выдавал их
за обычные солнечные очки. Надевал он их только тогда, когда обстановка требовала
сосредоточенного внимания.
Для мужчин волосы -- это такая же визитная карточка, как грива для льва. Потому
первобытный Остап на страх врагам стриг свою рыжую гриву раз в год. А джентльмен
Сося, наоборот, причесывался чрезвычайно аккуратно. Зато когда поддувал ветерок,
Остановы патлы бросали вызов всем цирюльникам в мире, а бедный Сося в отчаянии
хватался руками за голову. От эоловых шалостей становилось видно, что у него
искуственная завивка,
-- Типичный стиляга! -- говорил Остап. -- С перманентом. Будучи не только эстетом,
но и гурманом, Сося
постоянно мучился между обжорством и ожирением. Потому своей белокожей,
мягкотелой и откормленной фигурой он немножко отклонялся от пролетарских канонов и
скорее напоминал дородную римскую матрону.
Перед обедом Сося интимно подмигивал официантке: -- Как там насчет пивца? Только
чтоб холодненькое! -- и любовно щекотал пальцами запотевшую кружку.
После обеда он подмигивал официантке еще более интимно: -- Как там насчет сырка?
Только чтоб с душком! -- и незаметно распускал пояс на брюках.
Иногда неопытные официантки принимали его подмигивания на свой счет и давали
понять, что они не прочь. Но Сося не обращал на них никакого внимания и уплетал свой
вонючий сыр. К женщинам он относился, как к неизбежному злу, слегка созерцательно,
слегка снисходительно, слегка насмешливо.
По долгу службы Сося проповедовал пролетарскую скромность, а душа эстета тянула
его в болото формализма. Он выискивал модные ботиночки с белыми бантиками, костюм
цвета весенней истомы или стильное пальто с потугами на английское. А потом, чтобы
увязать теорию с практикой, уверял всех и каждого, что купил он эти вещи только потому,
что они попались ему по дешевке.
Сося любил поучать, что подходить к работе следует конструктивно, работать нужно
творчески, а результаты оценивать объективно. Но поскольку сам он не работал, а только
поучал других, то в затруднительных случаях он всегда сваливал вину на своих учеников.
Если на работе Сося попадал в щекотливое положение, он начинал жаловаться, что у
него болят глаза, и надевал свои солнечные очки, даже если на дворе шел проливной
дождь. Если дело складывалось не в его пользу, он делал вид, что страшно занят, и
торопливо уходил, говоря, что его ждут более важные дела. А если дела были совсем
плохи, он вдруг заболевал и ложился в постель, говоря, что это от переутомления.