 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
расплывчато разбрызгивался по ветровому стеклу. Может быть, я в чем-то не прав,
продолжал он? Но, может быть, это последнее, на что я по-серьезному способен - и что
делать, если она на одиннадцать лет младше меня? Послушай-ка, сказал Плиний. Я,
конечно, не очень хорошо ее знаю. Но в любом случае я бы не стал вести себя столь
церемонно. Она глупа. Тебе просто надо поменьше от нее торчать, и все получится...
(Элиотт пропустил несколько страничек)... Да, мне пора, сказал Автор, и она поднялась
чтобы проводить его. Автор шел спереди, и ее очертания вкупе с распущенными волосами
и трепетом шага остались незамеченными. Плиний разглядел прореху на ее старом,
немного тесном платьице - по шву, на талии сбоку - и участок кожи под ней... Секунды
спустя она вернулась и села, босиком задрав ногу на ногу, и игра глаз возобновилась -
только уже с несколько иным оттенком; Тебя интересует Автор, спросил Плиний?
Напрасно. Ты думаешь, он станет тебя лечить? Он напишет про тебя рассказ. Пусть даже
всерьез, по-настоящему очарованный своей прелестной собеседницей. Ему ведь нужно
для этого тебя любить, но даже здесь он смотрит в окно чаще, чем на тебя, потому что
более наедине сам с собой - ведь ты можешь перевесить в композиции? Он анатомирует
твою душу и уйдет, а тебе не станет ни тепло, ни холодно. И слава богу, если ты этого
никогда не прочтешь... "
Дальше читать Элиотт действительно не стал (бог знает, чем там у них все кончилось!),
потому что заболела голова и в комнату вломился Начальник Всяких Проверок Пал
Секамыч Задницин с вопросом "На что жалуетесь? "; Элиотт пожаловался на бессонницу
и вышел.
В соседней комнате сотрудник, занимавшийся проблемами деления на два в глубоком
вакууме, ползал на коленках по полу, выковыривая вакуум изо всех щелей, чтобы
напихать его в камеру; он чувствовал себя на работе, как дома, дома, как в гостях и в
гостях, как на работе, и, кроме вакуума, его ничего не интересовало - тем более деление на
два. Элиотт чувствовал себя на работе, как в гостях, дома, как на работе и в гостях, как
дома, поэтому прошел мимо.
На выходе Вахтер опять узнал Элиотта, но снова не подал виду и, шлифуя мастерство,
взял пропуск за нижние уголки, сверил правильность подписей, штампов, печатей,
потертостей и царапин, перенес центр тяжести на левую ногу, переместил взгляд, кивнул,
отдал пропуск и лишь после этого выдохнул (чтобы показать лишний раз, что при его
стаже инструкция - не догма, а руководство к действию).
На улице моросил дождь. Рабочие, сосредоточенно матерясь, закапывали траншею
обратно вместе с экскаватором, потому что по плану она оказалась быть в другом месте,
причем никто не знал где. Бригадир отсутствовал в поисках куска какой-нибудь трубы,
чтобы по традиции поместить ее на будущее дно. Работа кипела ударным образом. Элиотт
заметил на другой стороне почтальона с военкоматовской повесткой в руке, и, вдруг
решив позвонить, отправился спешно прочь к телефонному автомату за углом.
Закрывшмсь дверью, он набрал номер, с утра вертевшийся в голове; Алло, сказала Эмили,
это ты или не ты?.. О! Да, конечно. Да, приходи, но тольк о... Нет, нет, ты все равно
приходи. Обязательно. Жду.
Теперь был нужен совершенно другой автобус, и Элиотт мог позволить себе двинуться в
другую сторону. Дождь испарялся на тротуарах, чтобы вскорости выпасть заново.
... Внизу подъезда дома, где жила Эмили, функционировал лифтер в проплешенной кепке
и валенках, переживший империалистическую войну, коллективизацию, эвакуацию, две
перестройки и упадок с крыши в далеком детстве. Он не узнал Элиотта, но вида не подал
и поздоровался.
Элиотт поднялся на нужный этаж, позвонил, и, помедлив незначительно, толкнул
незапертую дверь. В прихожей добавилось обстановки, отметил он про себя, наблюдая
выросшие там и сям мраморные колонны извилисто-шизофреничных конфигураций и
какие-то еще дизайнерские детали неясного назначения. На люстре сидела
полутораметровая стрекоза, электрически трепеща крыльями, и это создавало