 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
еще"... Так, вот здесь Андрюша-то и мог стать предметом ув- лечения. Совершенно
случайно: он ведь все время рядом...
"Какой же я дурак! Почему же я не поехал вожатым! Ведь так же ничего, ничего не
можешь сделать, а вожатый может все, что угодно.., и все элементарно, "по долгу
службы"... Какой же я дурак!.. "
А Андрюша?
Он тоже оценил Свету, думал Юра; правда, немного и с ее помощью, а хотя... наверное,
они понравились друг другу одновременно.
Как ни странно, Юра в общем уважал Андрея... хотя бы потому, что тот пришел к тому
же, что и он сам...
... Однако читатель уже порядком утомлен. Опишем-ка мы еще двух человек, очень
серьезных и решительных в эту минуту. Они идут к игротеке. Это - начальник лагеря и,
опять же, старший педагог.
Вот дверь в игротеку распахивается, и их взору предстает второй отряд,
покачивающийся в танце в полной темноте. Вот вожатый, обнимающий какую-то
девочку... "Все ту же! " - в ужасе отмечает про себя Надежда Иосифовна, и ужас
переходит в силу и решительность.
- Э-э... В чем дело?! - произносит начлаг.
... Не буду описывать жуткие сцены разгона огонька; достаточно сказать, что через
двадцать минут все были уложены старшим педагогом лично, и малейшее сопротивление
угрожало повлечь за собой страшные кары...
- А вас, Андрей, э-э... я прошу зайти ко мне сразу же, как освободитесь, - сказал начлаг с
максимальной глубиной суровости в голосе. Потом подумал и добавил:
- А где э-э... Наташа?.. - Не знаю, - признался Андрей.
17. Венеамин Андреевич, начальник лагеря, был, надо сказать, в этаком озабоченном и
озадаченном настроении. Только что Надежда Иосифовна подробно осветила ему
состояние дел во втором отряде, и он чувствовал, что надо принимать крутые меры;
случай же с огоньком - вообще абсолютное безобразие. Итак, налицо полный развал
работы, еще немного - и пионеры начнут тонуть, убегать, нарушать все правила
внутреннего распорядка, а вожатые своим наплевательским отношением будут только
содействовать этому. Да и не просто наплевательским - прямо противоположным,
разлагающим, ниспровергающим все нормы советской морали! Это надо же - после отбоя
проводить огонек, назло всем, когда уже было сказано немедленно его прекратить...
Итак, Венеамин Андреевич думал обо всем этом, о крутых мерах, которые необходимы,
и... все же совершенно не знал, что именно делать. По мягкости своего характера он почти
никогда не мог принять твердого решения; он чувствовал себя хорошо, когда все шло так
или иначе по расписанному плану, по заранее установленному распорядку, и сразу
терялся, когда происходило что-либо из ряда вон выходящее. Кстати, здесь он мог
наделать редких глупостей, особенно когда его действиями руководили кучи
разнообразных и взаимно исключающих рекомендаций от многих советчиков сразу...
Пока советчик был один - Надежда Иосифовна, и она настоятельно требовала влепить
Андрею выговор или вообще отстранить от работы, перевести на должность сменного
вожатого.
Андрюша предстал перед начлагом, когда тот сидел за столом и хмуро придумывал
первую фразу разговора. Он встретил спокойно-сосредоточенный взгляд Андрея, взял в
руки большую стопку каких-то листов, и, постукивая ее об стол - чтобы подровнять -
начал:
- Э-э... садитесь.
Андрей сел. Начлаг продолжал постукивать пачкой листов то об стол, то об ладонь,
пачка подравнивалась, снова расползалась, снова собиралась в ровный бумажный
монолит, и конца этому процессу видно не было. Венеамин Андреевич выдавил наконец
из себя самое едкое выражение и произнес: