 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
Теперь я вспомнил, где я его видел: сохранились старые фотографии, плоские и черно-
белые. Иван Евсеевич погиб на войне, защищая нашу Родину.
- Что это за место? - Берлин, туды его мать. Всю войну прошел, и перед самой
Победой... В общем, убили меня. Так с тех пор и сижу здесь, курю. О вас думаю, о
живых. Как ты, Петрович? Говорят, на Луну залез, большим начальником стал.
- Стал, - вздохнул я, присаживаясь рядом с ним. - Да видно, кончились мои светлые
денечки.
- Что так?
- Обложили меня, батя. Со всех сторон. Кругом виноват. - Э, завел! Давай-ка
рассказывай, только все по-порядку. Глядишь, и придумаем что-нибудь.
Я стал рассказывать: сначала неуверенно, подбирая слова, а потом даже увлекся. Когда
я закончил, в воздухе повисла тишина. Потом Иван Евсеевич смачно сплюнул, и его
плевок прошел точно сквозь мои призрачные ботинки.
- Экая же ты сопля, сынок! А с виду - взрослый мужик. Да, видать, измельчали
Смирновы. Выродились, как яблочки...
Я не знал, что ответить.
- Ты знаешь, дурачина, что такое война? А что такое лагеря, знаешь? Что ты повидал-
то на своем веку? Щенок!
- У нас нет больше ни войн, ни лагерей.
- Будут, туды их мать! Как пить дать, будут, ежели ты руки опустишь. Страдалец
хренов! Дело надо делать, вот что.
- Какое дело?
- Свое дело! Ты начальник, ты за все и ответчик. Город надо спасать. А то будут у вас
такие дела - мало не покажется. Ты мне тут про Хэрриша рассказывал. Что он есть?
Щенок, как и ты. Да ведь из такого щенка волк может вырасти! Что мы, не знаем таких
крикунов? Был вот один, и чем кончилось, - предок кивнул на окружающие нас руины. -
Вот и думай.
- Что тебе плакаться? - продолжал он. - Жив, здоров, на свободе, руки-ноги на месте,
голова тоже. Бороться надо! Мало ли что говорят - злые языки всегда найдутся, туды их
всех, а ты не дрейфь! Хоть и разный там у тебя народ, а все ж не дурак. К выборам своим
готовься. А проиграешь - невелика беда. Это еще не конец света. Будешь дело делать -
отыграешься. Всех за пояс заткнешь. Так-то, сынок!
Помню, меня покоробила его грубость. Я думал о том, что он ничего не знает о нашем
мире и его законах. Но грубая правда его слов запала мне в душу. Хотя на самом деле это,
наверное, был разговор с самим собой, игра подсознания, открывшая для меня второе
дыхание. Но с тех пор я не раз вспоминал Ивана Евсеевича, и мне уже было не все равно.
20. Джеймс Хэрриш С некоторых пор мне стали сниться чудные сны. О них я не
рассказывал даже моему психоаналитику. Мне вдруг пришло в голову, что он продаст
меня врагам, а они могут сорвать мне выборы и даже запрятать в психушку, как
Троммеля.
Другой лакомый для них кусочек - личная секретарша. Кто лучше нее знает своего
шефа и все его слабые места? Я стал с подозрением относиться к Лауре; она, в свою
очередь, строила из себя оскорбленную невинность, и наши отношения окончательно
испортились. Вместе с тем меня тянуло к Магдале. Чувство наше оказалось взаимным, но
было в нем что-то странное: словно Судьба задела нас одним крылом.
Так вот, о снах. Чтобы сказать проще, это были сны о власти и могуществе. Где все
происходило, не знаю, - может, в ином времени или на другой планете. Я никогда не
видел таких городов и стран. Хотя я, конечно, многого не видел...
Я стоял на вершине ступенчатой пирамиды и смотрел на плещущееся внизу море
голов. Это был мой народ. Я говорил с ним, и голос мой был подобен грому. В мою речь
я умело вплетал магические слова и жесты. Толпа становилась моим телом, а я - ее душой.