 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
четверть метра и с приглушенным лязгом остановилась. Ржавый металл не выдержал
нашего веса. На левой стороне прутья были сломаны и хотя свободное пространство было
слишком узким, родилась надежда его расширить.
Гастон уперся руками в стену и налег. Я занял место рядом с ним и добавил свой вес.
Рама слегка повернулась, но недостаточно.
- Гастон, - предложил я, - может быть, попробовать подлезть под нее и налечь с другой
стороны?
Гастон отступил, и я опустился в вонючую жижу. Я просунул руку под решетку, затем
опустился до пояса... до груди, толкая решетку вверх. Грубый металл царапал лицо и рвал
одежду, но я не сдавался. И пролез-таки под решеткой.
Я выполз наверх, весь истекая дерьмом и источая соответственный аромат. Из тьмы
позади Гастона раздался какой-то металлический лязг, и вдруг наше убежище
наполнилось грохотом автоматных очередей. В проблесках выстрелов я увидел, как
Гастон замер перед решеткой и... Он завис на одной руке, схватившись за перекладины.
Выстрелы не прекращались, на каменный гребень стены выскочило несколько человек.
Гастон дернулся и выхватил пистолет.
- Гастон, - позвал я. - Скорее под прутья... Но это не имело смысла. Он был слишком
велик, чтобы проползти. Один из стражников, держась за гребень стены одной рукой,
стал осторожно опускаться к проему, закрытому решеткой. Он осветил нас фонариком, и
Гастон, продолжая висеть на одной руке, выстрелил в него. Стрелок упал в поток, подняв
тучу брызг. Гастон, задыхаясь, крикнул:
- Это... все...
Пистолет выпал из его руки и тут же исчез в мутном потоке. Я старался как можно
быстрее лезть, скользя и цепляясь. Я не свалился камнем вниз только каким-то чудом. Две
солдата тащили изо всех сил заклинившее в проеме тело. Даже в своей смерти Гастон
прикрывал мой отход. Я, прислонившись к стене, стоял с пистолетом в руке.
Улица была пустынной. Должно быть, охранники решили, что поймали нас в западню,
и поэтому с этой стороны стены никого не было. Я отошел на несколько шагов и
выглянул за угол. По площадке башни двигалась тень. Там до сих пор дежурил только
один часовой. Это он, должно быть, услыхал шум опускающейся решетки и поднял
тревогу.
Я выглянул на улицу и узнал Оливковую аллею - ту улицу, по которой я уже имел
счастье пройтись десятью днями ранее.
Она спускалась вниз, поворачивая направо. Именно туда я должен пройти - через
открытую улицу, под огнем пулемета. Так хотелось немного побыть в тени башни, но
этого нельзя было делать!
Я рванулся вперед, только бег мог спасти мою жизнь. Прожектор зашевелился,
качнулся из стороны в сторону, обнаружил меня и отбросил мою тень на пыльные стены и
булыжники. Инстинктивно я рванулся в сторону. И тут же затрещал пулемет, и пули
засвистели по камням слева от меня. Сейчас я был в тени и мчался под защиту стен,
маячивших впереди. Круг света все еще искал меня, когда я нырнул за поворот. Я бежал в
полной тишине.
Обитатели этих покрытых шрамами домов научились сидеть тихо за закрытыми
ставнями, когда шла стрельба на узких улочках.
Далеко позади снова и снова слышался свисток часового. Случайный выстрел взбил
пыль впереди. Я продолжал мчаться. Вдруг до меня донесся стук бегущих ног. Я быстро
пробежал взглядом по темным лавчонкам, пустым и жалким, пытаясь отыскать ту,
которой мы воспользовались в день ухода из дворца, и в которой восседала древняя
старуха. Эта лавчонка, насколько я помнил, была крохотной, с обшарпанным серым
навесом и черенками разбитых горшков, разбросанными перед дверью.
Я почти пробежал мимо, но вовремя спохватился, притормозил и нырнул под навес,
едва справившись с жестким брезентом, с трудом нашел проем и протиснулся в него.