 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
Слово, употребленное еретиком, было непозволительно грубым.
- Я думаю, господин Шимана, - сказал Андарз, - что сын Нана и государевой кузины, -
единственный, помимо государя, ныне живой отпрыск государева рода, и вам стоит
упомянуть об этом на
вечернем заседании. А господин Нан за это отдаст бумаги,
касающиеся вашего врага Чареники.
На этом и порешили.
Нан и Андарз откланялись и покинули комнату с красными циновками. Шамана остался
наедине с писаной красавицей. Он поклонился и сказал:
- Документы - бог с ними, можно повесить Чаренику и без документов. Но вот что важно:
чтобы Нан навсегда порвал с этими людьми из дворца и сам добивался их гибели.
Кончилось время
мира!
- Дурак! - сказала женщина, - народ повесит Чаренику за его преступления, а за какие
преступления повесишь ты Арфарру?
- Матушка, - сказал Шимана, - я не понимаю, о чем ты?
- Выборы, выборы, - закудахтала женщина. - А кого выберут-то? В столице, пожалуй,
выберут тебя! А в провинции-то выберут
Арфарру!
Шимана ужасно побледнел.
- Можно обвинить его... и тут же замолк. Все те соображения касательно всенародных
выборов и Арфарры, которые уже
представлялись Чаренике, пришли в голову и его заклятому врагу. Но следующие слова
писаной красавицы заставили Шиману окаменеть.
- Если Нан будет жить, - сказала она, - то кто-то из вас через три месяца отрежет другому
голову! А если он умрет сегодня, то он станет богом-хранителем революции. И если
смерть его
приписать Арфарре и Киссуру, это и будет то преступление, за которое их можно казнить
по суду.
- Матушка, - воскликнул Шимана, - я буду неблагодарной лягушкой, если не отомщу за
смерть Нана! У нас хватит мужества дойти до
эры истинного добра, даже если придется идти по трупам!
И пошел распорядиться.
Поездка Андарза и Нана к дому первого министра заняла почти час: народ не давал им
проходу, осыпая жареным зерном. Министр
полиции Андарз заплакал и стал на колени.
- Нан, - сказал он, - вы чувствуете запах свободы?