 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
дорогой в один из флигелей в глубине своего сада. Там, в окружении нескольких девиц и
кувшинов с вином сидел
человек, скорее раздетый, чем одетый, с крепким и красивым, словно корень имбиря,
телом, с большими серыми глазами и высоким лбом: это был сбежавший начальник
парчовых курток, Андарз.
- Вы не слишком пьяны? - спросил Шимана.
- А что? - откликнулся Андарз.
- Собор наш, - сказал Шимана, - сочиняет всеподданнейшую петицию государю. Но как
доставить ее во дворец? Почему бы вам не взять
его штурмом?
- Гм, - произнес Андарз и отпихнул от себя девицу, а глаза его из светло-серых сделались
почти голубыми, словно кто-то
раздернул в них шторки.
Было утро второго дня восстания, когда дверь камеры Нана раскрылась: на пороге стоял
Киссур. Нан лежал на подстилке. Встать или приподнять голову он не счел нужным.
- Государь, - сказал Киссур, - ударил вас по лицу, и вы не осмелились даже поднять руки,
когда вас били. Я решил, что вы трус. Теперь я слышу, что для того была другая причина.
Так ли это?
Нан молчал.
- В городе бунт, - сказал Киссур. - Чернь требует вашей свободы. Арфарра не хочет вас
казнить, но если чернь ворвется во дворец,
а это весьма возможно, то я непременно повешу вас. Поскольку я
слышал, что вы не трус, я надеюсь, что вам не понадобится
позорная смерть.
С этими словами Киссур вынул из рукава нож, а скорее, кинжал, со вделанным в рукоять
талисманом "рогатый дракон". Наклонился,
положил кинжал в ногах Нана и вышел вон.
Нан смотрел на кинжал. Глаза его сделались большие и задумчивые. Киссур взял кинжал
из тайника в дворцовом кабинете и отдал его
Нану, полагая, что павший фаворит очень привязан именно к этому клинку, если хранил
его рядом с важными бумагами, и что чужой
клинок так же неудобен человеку в последний миг жизни, как чужая лошадь или чужая
женщина. Это был тот самый кинжал, которому
мудрые монахи их желтого монастыря придали некоторые колдовские способности;
который пропал у Нана при прогулке с государем,
учинил два-три чуда и был возвращен Нану Бьернссоном.
Нан повертел кинжал в руках. Это была слишком длинная вещь, чтобы спрятать его в
одежде узника. Нан убедился, что за ним не следят, и стал курочить рукоять. Через пять
минут он добыл из
нее матовый брусок в полтора пальца длиной. Нан щелкнул
переключателем: брусок ожил и заморгал зеленым глазком. В коридоре загремели шаги.
Нан подоткнул изувеченный кинжал под тюфяк, сунул туда же пистолет, и опустился на