 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
там бесенка, который за взятку вздумал выскоблить в ней пару строчек; а с залой левого
книгохранилища
случилась еще более скверная история. Бесы пристали к тамошнему смотрителю с
просьбой, чтобы он позволил справить им в зале
свадьбу; тот, за мзду, согласился. Бесы справили свадьбу, а наутро все буквы в книгах
левого книгохранилища перевернулись задом наперед.
Не желая привлекать чьего-либо внимания, Шаваш выхлопотал себе пропуск с красной
полосой, позволявший лично ходить меж полок, и к полудню он умучился и заблудился, а,
обнаружив, что в этом
книжном месте и поесть-то прилично негде, и вовсе стал кусать губы от злости. Редкие
книгочеи с испачанными чернилами пальцами с недоумением проходили мимо изящного
молодого чиновника, с
наглым выражением лица и в бархатном плаще с аметистовой
застежкой, - явно из того новейшего поколения, что охотится за деньгами, девицами, и
государственной казной, - который
растерянно сидел на полу в окружении пыльных фолиантов, и выглядел неуместно, как
роза на капустной грядке.
Наконец Шаваш уселся у окошка с видом на каменные плиты и злополучное левое
книгохранилище, и принялся просматривать разные упоминания о желтых монастырях.
Гм, желтые храмы, числом тринадцать штук, очень древние, старейший из существующих
- в
провинции Инисса, еще до ее присоединения к империи... Монахи возделывают свои
поля, не потребляют мяса и орехов, живут в
отдалении от властей и не пускают оных за стены, почитают бога по имени Ир, каковой
бог изображений не имеет, но иногда
рождается в том или ином монастыре, после чего вселяется в какого-нибудь монаха,
отчего монах приобретает способность исцелять болезни и повышать урожай. Так!
Значит, изобразить его нельзя, а родиться ему можно... Знаем мы, откуда такие боги, и
как возрастает урожай... Чиновники в этот год завышают цифры из уважения к традиции,
вот он и возрастает... Деревенский какой-то бог, обветшалый, пахнет от него шаманством,
нарушением законов о несущестовании колдовства и временами, когда не было
государства, немудрено, что монастыри почти опустели, в иных едва два-три монаха, -
отчего же в Харайнском монастыре их
двадцать?
"Был уже такой случай с храмом Шакуника", - плакал тогда Бахадн, - но случай как раз
был совсем другой. Был гигантский банк
шакуников, кожаные их деньги, миллионы акров земли, копи, заводы и мастерские,
шакуники притязали на всемогущество и ошивались
при дворе, лягушек, может, в платье государыне и не зашивали, а заговор - был. А эти
что? Тринадцать монастырей, затерянных по
болотам, да и из этих монастырей, только один, кажется,
примечателен. Шакуники сами объявляли себя колдунами, а эти прячутся, как землеройка
в траве, не случись того дурацкого убийства, и не заметишь...
Шаваш зажмурился. Перед глазами его предстали тысячелетние стены тридцати семи
желтых монастырей, стены, за которыми кончалась
юрисдикция государства и власть государя; государя, от взгляда которого расцветают
золотые деревья, государя, повелевшего
занести в Небесную Книгу каждую травинку на земле и каждую звезду на небе.