 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
Саваофу! " "Средство 808 представляет собой летучую жидкость темно-вишневого цвета.
Без добавления активатора нетоксична. Летальная доза активированного средства для
человека: 0, 01 мг при попадании на кожу и 0, 002 мг ингаляционно. " "Что касается
атомной бомбы, господа, то это пока секрет, сами понимаете. Но я был на испытаниях -
зрелище незабываемое! Теперь победа не за горами! " "Убивайте, убивайте, убивайте - вы
в своем праве! "
Что мы и делаем все эти годы...
Тебя это больше не касается. Пусть они там разбираются, как знают. Да, конечно...
Потянуло дымом, тяжелым, удушливым, сладковатым, и за поворотом дороги Генрих
увидел деревню. Деревня горела. Из окон домов, из-под крыш высовывались
неподвижные языки пламени; сорвавшись с них, замерли в воздухе, переходя в сизую
пелену, остановившиеся рваные клочья и клубы. Генрих уже знал, что именно увидит в
этой деревне - тихо, на ухо, в армии перешептывались об этом, - но все равно, стиснув
зубы и подняв голову, пошел вперед.
Остановка времени пришлась на самый разгар карательной акции. Трупы валялись на
улицах в тех позах, в каких смерть настигла людей: в позах покорности или бегства...
Но не все умирали покорно: вот каратель - черный мундир и краги - с раскроенным
черепом; а вот другой, приколотый ломом к земле...
Не все умирали просто: над этими девочками надругались, а потом вспороли им
животы...
А вот подросток, исколотый штыками, но не разжавший рук, сомкнутых на горле пса...
Здесь стреляли в толпу из автоматов... А вот... Не отворачивайся, скотина, ты ведь это
защищал! - ... подвешенное за ноги на перекладине ворот окровавленное тело, не понять,
мужчина или женщина; рядом в пыли валяется содранная кожа...
Сначала Генрих видел и воспринимал все с пугающе-холодной ясностью. Потом будто
что-то лопнуло и прорвалось в нем, и он уже не помнил с этого момента почти ничего...
Потом его долго и мучительно рвало, и мощная раскручивающаяся внутри него пружина
гнала его прочь, прочь, прочь отсюда, куда угодно, только дальше, дальше, еще дальше...
Я не могу больше. Понимаете, я больше не могу. Я ведь не знал всего этого!
Все ты знал, сказал беспощадный внутренний голос. А не знал, так догадывался - и
жизнь готов был положить, чтобы этого не узнали другие - те, по ту сторону... Потому что
стыдно, невыносимо стыдно, стыдно так, что стыднее быть не может - когда за твоей
спиной, при твоем попустительстве и в конечном счете твоими руками творят такое...
Генрих сидел под деревом, ловя ртом падающие с веток крупные холодные капли. Лес
обступал его, мрачноватый, неподвижный, безликий, размытый дождем, похожий на
людские толпы с картин Дюпре. И, глядя на этот лес, Генрих чувствовал, как медленно,
по каплям, вливается в него темный, глубинный, безнадежный ужас, ужас грешника,
вдруг осознавшего, что врата ада уже захлопнулись за ним. Вот он, мой ад, понял он, все
мои круги, сведенные в один - этот пустой мир, в котором мне суждено блуждать один на
один со своей совестью. Пять лет я глушил ее: драками, водкой, бабами, войной,
усталостью... Теперь я в ее власти.
А что я мог сделать? Я, маленький, один? Что? Сдохнуть ты мог. Сдохнуть с честью
и, может быть, даже с пользой. Помнишь, раньше, давно - ты больше всего боялся, что
помрешь без пользы и без следа? Почти забыл... Конечно, сначала был военно-
патриотический угар - стыдно вспомнить, - а потом началось выживание. И вот это
стремление выжить во что бы то ни стало, просто выжить и ничего больше привело тебя к
тому, что ты сдох именно так, как боялся - без следа, без пользы... И какая разница, что ты
сейчас дрожишь тут под деревом, это как в том рассказе Бирса: человека повесили, и в
момент смерти он грезит, что веревка оборвалась, он бежит, спасается, возвращается
домой...
Сдохнуть я могу и сейчас... Он снял с плеча автомат, взвел, повернул стволом к себе.
Взглянул в черный зрачок дула. Не страшно, понял он. Совсем не страшно. Даже