 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
и зеленые вперемешку. Все это прогромыхивает, подлязгивает, подтягивается к перрону,
поскрипывает и повизгивает тормозами, останавливается, открываются двери, и на твердь
земную выкатываются развеселые отпускнички...
А может быть, сейчас? - подумал Генрих. А? Поезд уйдет, а я останусь? Поезд уйдет...
Нет. Рано (боже, дурак какой, ну чего ты тянешь, упустишь момент!). Потом. Попозже.
Эх, шестереночка ты, Генрих, шестереночка. Как тебя закрутили, так ты и крутишься,
никак не остановишься. Шестереночка-шестереночка... В какой вагон садимся? Вот в этот.
Генрих вскочил на подножку. Хорошо хоть, никто не провожает. Жалко, некому
провожать...
Повезло - купированный вагон, и половина купе пустые. Генрих сбросил рюкзак,
повесил автомат на вешалку для одежды и открыл окно.
На перроне прощались. Прямо под окном лихой вахмистр-кирасир, придерживая
саблю, взасос целовал яркую высокую брюнетку. Девочки в косынках раздавали
благотворительные бутерброды: тоненькие ломтики хлеба с маргарином и брюквенным
повидлом. Напротив вокзала подрались две проститутки, их не могли растащить, пока
какой-то железнодорожник не вылил на них ведро воды; теперь они стояли жалкие,
растерянные, похожие на ощипанных ворон...
Лязгнув буферами, поезд тронулся. Медленно проплыл под окном кирасир со своей
девицей, девочки с бутербродами, железнодорожник с флажком, плачущие мамы и
мрачные папы, машущие руки, платки, шляпы, зонтики, воздушные поцелуи, газетный
киоск, мальчики из "Гвардии Императора" замерли в почетном карауле, тоненькие
ручонки вскинуты в истовом римском приветствии, семафор, пакгаузы, разбитые вагоны и
паровозы, зенитки, дочерна пропыленная живая изгородь, снова зенитки, развалины
элеватора, а поезд все набирает скорость, все чаще бьют колеса на стыках, все меньше
времени остается, все меньше, меньше и меньше...
- О-о, я, надеюсь, не п-помешал? - спросили за спиной не вполне твердым голосом.
Генрих обернулся. В дверях стоял давешний кирасир, за его спиной маячили еще двое.
- Нет, конечно, - сказал Генрих. - Входите, дружище. И вы тоже. Кирасир качнулся
вперед и не устоял бы, не прими его Генрих в свои объятия. За кирасиром ввалились
мрачноватый фельдфебель-танкист, бритоголовый и лопоухий, и "зеленый берет" в
пятнистом комбинезоне без знаков различия. Произошел небольшой веселый кавардачок,
в ходе которого рюкзаки были рассованы по углам, а оружие пристроено так, чтобы не
мешало и в то же время всегда было под рукой. Затем кирасир, азартно сопя,
эффектнейшим жестом профессионального иллюзиониста извлек будто бы из воздуха
трехлитровую банку самогона и торжественно водрузил ее на стол.
- Вы ведь, кажется, т-трезвы, мон шер? - неодобрительно сказал он, пытаясь
посмотреть Генриху в глаза; это у него получилось не сразу. - Неп-позволительно!
Ну и ладно, подумал Генрих, ну и правильно. Успею. У меня ведь чертова прорва
времени: ночь, день и вечер - в поезде; потом переночую где-нибудь и еще пять часов
буду ехать на машине; потом пешком. Неужели же я не улучу подходящей мне минутки!
Самогон был хорош. Он не драл горло, не отдавал сивухой, а на языке оставлял
приятный привкус не то ореха, не то еще чего-то подобного. Кирасир победно поглядел
на остальных, как должное принял восхищенные замечания и пояснил, что первое дело -
это процедить самогон через десяток противогазных фильтров, ну а потом с ним надо
делать кое-что еще, а что именно - он не скажет даже под угрозой медленного
перепиливания пополам, - и действительно не сказал, как все трое на него не наседали.
Когда в банке осталась треть, а весь завтрашний и часть послезавтрашнего пайка были
приговорены, выяснилось, что поезд стоит на станции, и берет вознамерился было сбегать
за сигаретами, но тут в купе кто-то попробовал вломиться, под смехотворным предлогом,
что все прочие якобы уже переполнены, и пришлось силой выдворить нахала и запереть
дверь. - Ну вот, - сказал кирасир, - мы и в котле. Я, н-например, три раза был в котлах, и
все три раза как-то выбирался. Фортуна, братцы, редкая каналья, но уж кого пометит - тот