 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
скончалась от пневмонии, и все очень горевали о ней, и Ильич - больше всех... А почему
ты спросил? Тебе кто-то говорил об этом, да? Кто же?
- В трамвае слышал, - сказал Венька. - Два старика поругались, один другому это и
сказал.
- Ах, чего только не говорят люди в ссоре! - вздохнула тетка. - Никогда не ругайтесь,
дети. А вам, учительница, я советую уделить особое внимание этому мальчику. Может
быть, имеет смысл показать его хорошему врачу...
Класс поднялся на второй этаж. У двустворчатой двери, обитой синей кожей с
вытесненными на ней пяти-, шести- и семиконечными звездами, знаками единорога и
чем-то еще, чего Руська никогда раньше не видел, стояли совсем уж странные часовые:
рыцари в латах и с обнаженными мечами в руках.
- Строимся, строимся, - суетилась Галя Карповна, носатая тетка и еще какие-то люди.
Класс строился, но как-то не так. Наконец, тетка, которая, похоже, всем тут заправляла,
дала сигнал:
- Заходим!
Рыцари с лязгом наклонились вперед и взялись за ручки дверей. Невидимый оркестр
заиграл марш. Двери распахнулись, и класс стал медленно вдавливаться в комнату.
Там было полутемно, стоял большой письменный стол, книжные шкафы, диван,
несколько кресел. За столом сидел человек и что-то писал, какая перо в чернильницу. На
входящих он не смотрел. Наконец, все вошли, замерли - и повисла такая тишина, что
слышно стало слабое шарканье пера о бумагу.
- Владимир Ильич! - медово заговорила тетка. - Гости к вам, школьники, отличники!
Человек отложил перо и медленно выпрямился. Он очень походил на свои портреты и
скульптуры, стоящие и висящие везде, и в то же время чем-то неуловимо отличался от
них, и Руське подумалось, что прав был дядя Костя, когда говорил отцу - а Руська
нечаянно подслушал, - что фотографируют, рисуют и лепят других людей, специальных
артистов, чтобы избежать дурного глаза... Кожа человека за столом странно лоснилась, и
смотрел он на класс тоже странно: будто никак не мог понять, что это за люди и что они
здесь делают. Тетка с длинным носом встала рядом с ним, повернулась к классу, и Ильич
тут же хитро улыбнулся, подмигнул или прищурился - Руська не понял - и быстро встал.
- Культурная задача не может быть решена так быстро, как задачи политические или
военные, - сильно картавя, сказал он. На слушателей он смотрел так, будто сам стоял на
трибуне, а они - у его ног. - Мы не можем уничтожить различия между классами до
полного введения коммунизма. Нам не нужно зубрежки, но нам нужно развить и
усовершенствовать память каждого обучающегося знанием основных фактов, ибо
коммунизм превратится в пустоту, превратится в пустую вывеску, коммунист будет
только простым хвастуном, если не будут переработаны в его сознании все полученные
знания. Тут мы беспощадны, и тут мы не можем вступить ни на какой путь примирения
или соглашательства. Это надо иметь в виду, когда мы, например, ведем разговоры о
пролетарской культуре. Старая школа была школой учебы, она заставляла усваивать
массу ненужных, лишних, мертвых знаний, которые забивали голову и превращали
молодое поколение в подогнанных под общий ранжир чиновников. Теперь они видят:
Европа так развалилась, империализм дошел до такого положения, что никакая
буржуазная демократия не спасет, что только Советская власть может спасти.
Трудящиеся тянутся к знанию, потому что оно необходимо им для победы. Главное
именно в этом. Мы говорим: наше дело в области школьной есть та же борьба за
свержение буржуазии; мы открыто заявляем, что школа вне жизни, вне политики - это
ложь и лицемерие. То поколение, которому сейчас пятнадцать лет, оно увидит
коммунистическое общество, и само будет строить это общество!
Первой захлопала Галя Карповна, за ней - весь класс. Руська бил в ладоши
"коробочкой" - то есть пальцами правой руки в расслабленную ладонь левой; звук от
этого получался громкий и резкий, как выстрел. За его спиной Толик хлопал "венчиком" -