 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
полуеврейка и во время войны оперировала как баронесса Роэенберг. Но сама она об этом
помалкивала.
Теперь же баронесса Розенберг переключилась на психологическую войну и стала
Ириной Забубенной. Для хлеба она бойко строчила обычную казенную пропаганду. Зато
для души она писала на редкость чистые, искренние и проникновенные стихи или
стилизованные рассказы о возвышающих качествах человеческой души, или
символические повести, выточенные мастерским филиграном белых строф.
Читателю невольно представлялась призрачная, как далекая мечта, поэтесса в строгом
платье из черного бархата с белым воротничком из брабантских кружев. Читатель видел
неземное существо, сотканное из солнечных лучей и чистых, орошенных росой лепестков
белых роз в том саду, где поют соловьи. Читатель ощущал слабые и нежные восковые
пальчики, которые пахнут ладаном, и голос, ласкающий слух, как журчание лесного
ручейка.
Так же думал и Филимон Сикля, когда однажды сидел в редакции дома чудес и правил
рукопись Ирины Забубенной. По пустому коридору приближались шаги. Сначала
Филимон подумал, что это шагает Каменный Гость. Но в комнату вошла самая обычная
пожилая женщина, небольшого роста и слегка склонная к полноте. Филимон
непроизвольно бросил взгляд на ноги посетительницы -уж не железные ли у нее сапоги?
Нет, женщина была обута в простые туфли со стоптанными каблуками. Но зато поступь у
нее была железная.
Когда поэтесса Ирина Забубенная подошла ближе, то запахло от нее не ладаном, а
густой смесью водочного перегара и махорки. Когда она раскрыла рот, то вместо нежного
журчания ручейка раздался пропитой мужской баритон. Не вынимая изо рта цигарку,
поэтесса решительно потребовала аванс.
-- Это, собственно, не для меня, -- извинилась бывшая баронесса, -- а для моих хахалей.
-- Кха-кха, -- поперхнулся Филимон. -- Да, в моем возрасте уже приходится покупать
мужчинам водку, -- откровенно пояснила баронесса-поэтесса, которая пишет стихи про
чистую любовь. - Иначе с вашим братом каши не сваришь. Когда Ирина Забубенная
была помоложе, она была идеальной парой для своего супруга. Потомок Чингисхана
всегда стремился к несчастной любви, и Ирина давала ему все возможности испытать это
удовольствие на практике. В поисках творческого вдохновения она устраивала пьяные
оргии и на глазах у своего благоверного мужа изменяла ему сразу с несколькими
собутыльниками в самом голом смысле этого слова.
А потомок Чингисхана сидел за столом, как в кино, наблюдал все происходящее, пил
водку с теми, кто дожидался своей очереди, плакал горючими слезами и экспромтом
сочинял стихи про несчастную любовь. Потом Ирина вспоминала, как Мережковский
описывал интимную жизнь Аристотеля и его возлюбленной. В подражание Аристотелю
потомок Чингисхана становился на четвереньки, а пьяная Ирина садилась на него верхом
и со стаканом водки в руке каталась на нем голая по комнате.
Во время одной, из таких пьяных вакханалий потомок Чинхисхана, мешая водку со
слезами, нацарапал на обрывке бумаги бессвязную песенку "Серые глаза". Кто-то
подобрал к этим словам музыку, и вскоре этот печальный романс распевала вся Москва,
затем весь Советский Союз. Его переписывали из рук в руки.
Через несколько лет из Франции, Америки и даже Японии в Москву тайком привозили
пластинки, где грустно звучал всемирно известный романс на слова неизвестного автора
"Серые глаза". Но потомку Чингисхана от этого легче не стало. Обладательница серых
глаз по-прежнему каталась верхом на всемирно неизвестном поэте.
Хотя жили они теперь в разводе, но факт седьмой жены оспаривать было нельзя, так
как налицо имелся взрослый сын. Своим видом этот отпрыск поэзии и прозы походил на
мать, характером -- на отца. А по фамилии он был ни в мать ни в отца, а в проезжего
молодца. Звали его почему-то Алексей Шелапутин. А сокращенно его звали Люсей.
Хотя имя Люся было женское, но говорили, что это можно в высших сферах и в