 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
оружие. Все поняли, что власть, наконец, в крепких руках. Сразу же объявившиеся
добровольные помощники унесли тело, а четыре часа строевой хоть частично, но вернули
нации утраченную форму и боевой дух. Во время второй раздачи пищи несколько человек
- те, кто не проявил должного рвения - еды не получили; жребий свой они приняли с
молчаливой покорностью...
Как-то так получилось, что наши знакомые встали позже обычного. Мастеру
приснилось, что он сделал солнце и русалочку; с русалочкой проблем не было, а солнце
оказалось крепким орешком, он подумал над ним полночи, но ничего не придумал -
получалось или грубо, или банально, а так он не любил. Пастора мучила бессонница; он
заснул только под утро, приняв люминал. Художнику, вдруг среди ночи обнаружившему
себя в постели с молодой прелестной женщиной подавно не хотелось вставать - как,
впрочем, и его расслабленной партнерше. Поэтому все они собрались в столовой между
завтраком и обедом, как раз в разгар строевых занятий, проводившихся в большом зале
Ковчега.
- "Добрый день", - сказали по привычке все, и только Художник подумал, что
приветствие звучит несколько фальшиво, подумал не потому, что знал что-то, просто у
него было обостренное чутье художника. А может быть, он недомогал после вчерашнего,
и все на свете казалось ему фальшивым.
- Странно, что никого нет, - сказала Физик.
- Действительно, - подтвердил Пастор, озираясь. - Обычно в столовой всегда кто-
нибудь есть... Дочь моя, - обратился он к Физику, - у вас не найдется таблеток от головной
боли?
- Не найдется, - ответил вместо нее Художник. - Я съел все. А что, вы тоже?... Вид у вас
больной, - пояснил он после паузы.
- У меня бессонница, - кротко сказал Пастор. - Я принимал люминал. - Ужасная
гадость, - сказал Художник. - В смысле, и то, и другое - ужасная гадость. Болезнь, в
которую никто не верит, кроме больных ею, и лекарство, которое крадет сон, вместо того,
чтобы возвращать его. Знаете, я даже когда напьюсь до беспамятства, среди ночи все
равно просыпаюсь совсем трезвым и часов пять не могу уснуть, мучаюсь, а потом
засыпаю, а потом просыпаюсь - с вот такой головой...
- Зачем же вы так много пьете? - покачал головой Пастор. - То есть как - зачем?
Странный вопрос "зачем"?... Я вот, может быть, понять не могу, как это у вас получается
- не пить? Вы почему не пьете, Пастор?
- Вы не знаете слова: "Положение обязывает"? - Знаю, - сказал Художник, - но это не
про меня. А вы, Мастер? - Не знаю, - сказал Мастер. - Не хочется.
- Вот ведь как, - вздохнул Художник, - вам не хочется. Вам, наверное, есть чем
заняться, а, Мастер? Вам, наверное, хочется украсить этот мир, повесить в небе солнце и
звезды и за игрушечными облаками скрыть эти проклятые каменные своды?
- А разве вам - нет? - Для кого? Мы скоро благополучно вымрем или перебьем друг
друга, и наши труды никто не увидит и не оценит, понимаете - никто! И все видят это, и
потому женщины не рожают детей, чтобы не обрекать их на муки или одичание! Неужели
вы не понимаете, что тонкий лак цивилизации уже почти слез с нас, и мы уже вполне
готовы вцепиться друг другу в глотки!
- Не кричите так, дорогой, - сказала Физик. - С вас-то налет цивилизации еще не слез.
Во всяком случае, вы отворачивались, застегивая брюки. Впрочем, говорят, у дикарей
условностей гораздо больше, чем в цивилизованном обществе? - обернулась она к
Пастору.
- Да, - согласился Пастор, - у них вся жизнь соткана из условностей и ритуалов; у нас в
этом отношении проще... Погодите, - удивился он, а откуда вы знаете, что я был
миссионером?
Физик помедлила, пожала плечами.
- Догадалась, - сказала она. - А как - не знаю. Вообще в последние месяцы я стала о