 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
даем... не понимая, что происходит здесь, мы думали, что этот мир во всем подобен
нашему... Боже, если Ты наказываешь нас, то почему Ты не пожалеешь их?.. Что делать,
что делать, что делать?..
- Поздно, - сказал вдруг Петров, и Юл подумал: да, поздно. Не успеть. Он вспомнил то,
что мельком успел заметить в монастырском дворе, когда их вели сюда. Это конец.
Уничтожением Служителей они не ограничатся - и это будет конец. Игрикхо живут
только в этой долине. Больше нигде. Покинутые города... а теперь уходить будет некуда.
Все, все. Конец. Торжество гуманизма над древними суевериями. Конец.
От погони он оторвался, потеряла его погоня, и те, которые шли по мосту, не знали о
побеге - а то, конечно, обратили бы внимание на шум падения... второй раз, и опять
метров с семи, хорошо, на осыпь... если бы и теперь на твердое, не поднялся бы... Не
останавливаться, не останавливаться... колени болят, но не останавливаться, иначе не
дойти... не дойти... Было почти светло, светлее, чем в лунную ночь на Земле: ребята на
"Европе" развернули солнечный парус, и свет от него как бы случайно накрыл Долину
Священных Рощ. Спасибо, ребята, догадались, без света было бы совсем худо... вы только
не переусердствуйте там, не затейте каких-нибудь десантов... Юл хорошо представлял
себе, что происходит сейчас там: на "Европе", в посольстве, в российском
представительстве, в Малой прихожей Дворца. Рацию бы мне, рацию, рацию,
крокодильчика моего зелененького... монах, обыскивавший его, отстегнул от пояса Юла
цепочку с брелоком, а когда Юл запротестовал - усмехнулся, с силой оторвал
крокодильчика от колечка с ключами и, глядя Юлу в глаза, протянул ключи... Здесь, на
дне ущелья, тоже была тропа - хорошо утоптанная, но узкая, и Юл понял: Петров где-то
ошибается. На секунду ему стало легко. Ведь - семьдесят миллионов человек, это по
двести тысяч ежедневно, чтобы побывать здесь хотя бы раз в году каждому... на четыреста
квадратных километров Долины - по пятьсот человек на квадратный километр... Нет,
здесь такой плотности не было никогда... Юл вошел в ритм и двигался "волчьим скоком" -
двести шагов бегом, двести шагом. И в этом ритме в памяти прокручивались Песни
Паломника - именно прокручивались, написанные синей тушью на желтой шелковой
ленте... и вдруг остановились и вспыхнули новым смыслом: "Отец, два возраста
священных у твоего чада, два возраста, лежащих между магическими числами: с семи до
одиннадцати, именуемый Нежным, и с семнадцати до девятнадцати - то возраст
Испытания... Чадо твое в Нежном возрасте укрывай для сна своим плащом паломника, и
пусть он видит в снах Рощу, где растут Священные Деревья... Когда же придет срок
Испытания, направь его на дорогу, но больше не иди с ним сам... " Теперь все стало на
свои места, и припомнился кстати старинный манускрипт: медицинский трактат о железе
"трезубец", где говорилось, что в возрасте семнадцати-девятнадцати лет "железа налита
кровью и соками так, что стесняет сердце, и лишь дальняя дорога может разогнать кровь...
" Главное - дойти, подумал Юл, главное - дойти... он уже примерно знал, как будет
действовать: шеф контрразведки Дворца Министр Дьюш - очень неглупый человек...
очень неглупый...
Ущелье оборвалось сразу, Юл даже не заметил этого, а почувствовал другое: стало
теплее. Странно: густой смрад не мешал ему дышать, не перекрывал горло, как это бывало
- просто существовал, и все. Может быть, потому, что нарастал постепенно, а может
быть, потому, что другого пути все равно не было. Несколько раз впереди между
деревьями возникал красно-желтый свет факелов, но Юл легко уходил от встречи:
проснулись, наверное, какие-то древние инстинкты, и сквозь боль проступила телесная
радость - от этого ночного, но светлого леса, от пружинящего мха под ногами, от
реальной, но преодолимой опасности... он чувствовал себя странно - легким зверем - и
очень свободно, так свободно, как, наверное, никогда в жизни... "Вера - как, впрочем, и
сама жизнь, - живет и развивается сама по себе, не имея ни цели, ни смысла, и тот, кто